В конце 1942 г. Тито, который приобретал всё большую уверенность в своих силах, решился на дерзкий шаг: 1 ноября он издал указ о формировании регулярной армии, которая сначала состояла из двух пролетарских бригад, а в последующие недели к ним добавились еще несколько[538]. Он созвал Антифашистское вече народного освобождения Югославии (АВНОЮ), которое должно было стать противовесом лондонскому эмигрантскому правительству и не допустить восстановления старого режима. Об этом замысле он сообщил в Москву уже в августе 1941 г., будучи убежден, что таким образом он воплотит в жизнь указания «Деда» об организации всех демократических течений, имевшихся в югославском обществе, в единый народно-освободительный фронт. Однако когда он узнал, что Советский Союз восстановил дипломатические связи с югославским правительством в эмиграции, то отказался от этой идеи. Но только на время, поскольку вернулся к ней уже в следующем году. «Считаем необходимым образовать новое правительство из демократических элементов в стране и за границей, которое выпустило бы воззвание с призывом к народам Югославии решительно бороться с оккупантами и открыто заклеймило бы всех предателей и сотрудников оккупантов»[539]. Как только в Москве поняли, что он собирается сделать, последовал немедленный ответ: партизанскому движению дали высокую оценку, но Тито предупредили, чтобы он рассматривал свою борьбу в более широком международном контексте и не выдвигал инициатив, которые могли бы повредить коалиции СССР с англо-американцами, закрепленной недавним визитом Черчилля в Москву[540]. «Дед» был настолько озабочен возможными действиями Вальтера, что послал такую же телеграмму в Словению Карделю с требованием, чтобы коммунисты воспротивились амбициям Тито стать председателем Исполнительного комитета АВНОЮ. На Западе это могли бы интерпретировать, будто в Югославии происходит революция, а не борьба на патриотической основе[541]. Это давление вынудило Тито проявлять осторожность, на самом деле – чисто внешне[542]. Он вновь оставил идею о создании «Народного комитета», с помощью которого мог бы противостоять правительству в эмиграции, но не отказался от созыва антифашистской скупщины, которая заседала в Бихаче 26–27 ноября 1942 г. Делегаты, в число которых специально включили совсем немного коммунистов, были избраны на основе списка, составленного Ранковичем и затем дополненного ЦК. В основном это были представители Боснии и Хорватии, поскольку словенцы и македонцы из-за военных обстоятельств приехать не смогли. Сербию и Черногорию представляли члены партизанских отрядов. Дискуссии на скупщине были высокопарными, но по сути пустыми, ведь за кулисами всё уже решили. При этом чувствовалось сильное влияние Москвы, посоветовавшей Тито не ставить вопроса о свержении монархии, не говорить о республике и не выступать против югославского правительства в эмиграции. На I сессии, в которой приняли участие 54 делегата, АВНОЮ провозгласило себя верховным политическим органом югославских народов и выбрало из числа своих членов Исполнительный комитет, в который вошли представители разных этнических групп и идеологических направлений. Это был первый знак, что цель партизанского движения – не просто освобождение Югославии, но и захват власти[543].

Несмотря на то, что АВНОЮ было в руках коммунистов, т. е. их руководства, и нельзя говорить о нем как об органе, свободно выражавшем политическую волю югославских народов, оно всё же стало рупором новых идей о будущем государстве, основанном на федерализме, этнической и социальной справедливости и равноправии полов (в партизанском движении принимали участие многие женщины). Но о социализме речи не шло, как и о коммунизме, хотя в партийной газете Borba часто писали о Советском Союзе как о светлом примере, которому надо следовать. Эту программу, не свободную от мессианских идей, ведь она обещала заменить старый общественный строй совершенно другим, более справедливым, коммунисты использовали для реализации своего стремления к власти, что не тревожило широкие массы народа, опутанного сетями многовековой нищеты и отсталости[544]. На открытии сессии АВНОЮ «люди пели на улицах, собирались перед зданием, в котором она проходила, славили Верховный штаб, товарища Тито и нашу храбрую армию. На улицах было множество мужчин и женщин в народных одеждах из Боснийской Краины и Лики. Некоторые пришли из мест, расположенных в 30–40 км от Бихача, только чтобы присутствовать при великом событии»[545]. «Первая сессия АВНОЮ, – писал Джилас, – была целиком и полностью делом Тито – ему принадлежат и ее замысел, и авторство ее решений »[546]. И еще немаловажный факт – в своем выступлении Тито, восхваляя «славянских братьев, русских и все народы Советского Союза», о Сталине не упомянул[547].

Телеграмму от 29 ноября 1942 г., сообщавшую «Деду» о работе I сессии АВНОЮ, Тито, как и раньше, когда он еще был агентом Коминтерна, подписал псевдонимом «Вальтер». Тон, в котором была написана телеграмма, не остался незамеченным Сталиным, ведь Тито решительно подчеркнул, что теперь у партизанского движения есть своя армия, народное представительство и территория и что оно развилось в зрелый организм, имеющий собственную политическую волю и амбиции. Хотя одновременно Сталин получил и другую телеграмму с сессии АВНОЮ, превозносившую «великого военачальника и организатора победы свободолюбивых народов над фашизмом», ситуация в партизанском лагере его беспокоила, он по-прежнему считал, что югославские коммунисты должны были проявить предупредительность по отношению к Западу и не списывать со счетов королевское правительство в эмиграции. В этом плане характерно, что Коммунистический Интернационал опубликовал сообщение о I сессии АВНОЮ вместе с сообщением об Антифашистской конференции женщин, как будто речь шла о равнозначных событиях[548]. Такая позиция вызвала у Тито чувства «отпора и депрессии», но он не отказался от проведения запланированной политической линии[549]. Об этом свидетельствовало и то, что на освобожденной территории началось формирование государственного аппарата, и то, как изменился образ жизни Тито – именно во время Бихачской республики он стал вести себя как настоящий глава государства. Он жил в замке в Боснийском Петровце, окружил себя выдающимися интеллектуалами и стал создавать культ собственной личности, мало отличавшийся от сталинского. Бранка Савич, шифровальщица Верховного штаба, подменявшая на работе своего мужа Павла, позже вспоминала: «Мне кажется, что товарищ Тито в то время изменился, точнее, изменились его положение и обязанности. Он уже был не только человеком, возглавлявшим армию и военные операции, и не только руководителем Партии, он стал человеком, созидающим государство. Вся атмосфера вокруг него была такой, государственной по содержанию разговоров »[550]. Прославленный скульптор Антун Августинчич, который сначала изваял бюст Павелича, а потом присоединился к партизанам, утверждал: «В 1943 г. я заметил, что ему стало казаться всё более важным, чтобы его одежда была чистой и поглаженной, и он держался прямо, как свеча, даже тогда, когда смертельно уставал. Думаю, что в нем подсознательно развилась потребность стать воплощением гордости своей оборванной, измученной армии и рабочего люда в целом»[551]. Эти тенденции в последующие месяцы еще больше усилились. В 1944 г. партийные пропагандисты получили указание: говоря в своих статьях о московском «отце народов», они всегда должны упоминать и о Тито. Нельзя сказать, что он не осознавал своей значительности и не ценил привилегий, которые давало его положение[552]. Сталин в то время часто говорил о «честных дураках с Балкан»[553]. Не просчитался ли он относительно Тито?