— Было...

— А ты что?

— А я... слушал...

— Мм... что же слышал?

— «Сильному, говорит, простится, — а слабому нетпрощения...»

— Премудрость, подумаешь!.. Это и блохи знают...Презрительное отношение крестного к Щурову почему-то раздражало Фому, и, глядяв лицо старика, он с усмешкой сказал:

— А вас он не любит...

— Меня, брат, никто не любит! — с гордостью сказал Маякин. —И любить меня не за что, я не девка... Но зато — уважают меня... А уважаюттолько тех, кого побаиваются...

И старик хвастливо подмигнул крестнику.

— Говорит он увесисто... — повторил Фома. — Жалуется...«Вымирает, говорит, настоящий купец... Всех, говорит, людей одной науке учат...чтобы все были одинаковы... на одно лицо...»

— Считает так, что — не годится это? Дурак! — презрительносказал Маякин.

— А почему это хорошо? — спросил Фома, недоверчивопоглядывая на крестного.

— Ежели видим мы, что, взяв разных людей, сгоняют их в одноместо и внушают всем одно мнение, — должны мы признать, что это умно... Потому— что такое человек в государстве? Не больше как простой кирпич, а все кирпичидолжны быть одной меры, — понял? Людей, которые все одинаковой высоты и веса,как я хочу, так и положу...

— Кому же приятно кирпичом-то быть, — хмуро сказал Фома.

— Речь не о приятном, а о деле... Не всякому человеку можнорожу стереть, но ежели иного побить молотом, он будет золотом... А башка лопнет— что поделаешь? Слаба, значит, была...

— Говорил он также насчет труда... «Всё, говорит, машиныработают, а люди от этого балуются...»

— Поехала кума, неведомо куда! — пренебрежительно махнулрукой Маякин. — Удивительно мне — какой у тебя аппетит на всякую пустяковину!«Машина»! Он бы, старый пень, подумал — какая она, машина-то? Железная! — сталобыть, ее не жалко, завел — она и кует тебе рубли... без всяких слов, безхлопот... пустил, она и вертится! А человек — он беспокойный и жалкий... оночень жалок порой бывает! Воет, ноет, плачет, просит... пьян напивается... внем лишнего для меня— ах, как много! А в машине, как в аршине, — ровно столькосодержания, сколько требуется для дела... Ну, я пойду одеваться... пора.

Он встал и ушел, громко шаркая туфлями по полу. Фомапосмотрел вслед ему и вполголоса сказал, хмуря брови:

— Леший разве разберет всё это... один говорит так, другой —этак...

— Вот и в книгах тоже, — тихо сказала Любовь. Фома взглянулна нее, добродушно улыбаясь. И она ответила ему неясной улыбкой. Глаза у неесмотрели устало, печально...

— Всё читаешь? — спросил Фома.

— Да-а... — уныло ответила девушка.

— И тоскуешь?

— Тошно... Одна потому что... Слова не с кем сказать...

— Плохо твое дело...

Она ничего не сказала на это, а лишь опустила голову и сталамедленно перебирать пальцами кружево полотенца.

— Шла бы замуж... — сказал Фома, чувствуя, что ему жалко ее.

— Отстань, пожалуйста...— некрасиво наморщив лоб, ответилаЛюбовь.

— Чего отстань? Ведь пойдешь же...

— Вот! — со вздохом и тихо воскликнула девушка. — Вот я идумаю — надо... А как пойдешь? Ты знаешь ли — я такое чувствую теперь, — какбудто между мною и людьми туман стоит... густой, густой туман!..

— От книг, — уверенно вставил Фома.

— Подожди! И я перестаю понимать, что делается... Всё мне ненравится, всё чужое стало... Всё не так, как надо, всё не то... Я понимаю это,а сказать, что не так и почему, — не могу!..

— «Не так, не так...» — забормотал Фома. — Это у тебя откниг... Хоть я и сам тоже чувствую, что не так... Это может и оттого, что ещемолоды мы...

— Мне сначала казалось, — не слушая его, говорила Любовь, —что я в книгах всё понимаю...

— Бро-ось ты их! — посоветовал Фома пренебрежительно.

— Ах, полно! Разве это можно бросить? Ты знаешь — сколькоразных мыслей на свете! О, господи! И есть такие, что голову жгут... В однойкниге сказано, что всё существующее на земле разумно...

— Всё? — спросил Фома.

— Всё! А в другой — напротив.

— Погоди! Разве это не чепуха?

— О чем разговор? — спросил Маякин, являясь в дверях, одетыйв длинный сюртук и с какими-то медалями на шее и груди.

— Так...— хмуро сказала Любовь.

— Насчет книг, — добавил Фома.

— Каких книг?

— Да вот она читает... прочитала, что всё на земле —разумно...

— Ну!

— Ну, а я говорю — враки!

— Н-да... — Яков Тарасович задумался, пощипывая бородку иприщурив глаза.

— Это что за книга? — спросил он у дочери, помолчав.

— Маленькая такая... желтая... — неохотно сказала Любовь.

— Ты ее положи-ка на стол мне... Это неспроста тоже сказано— всё на земле разумно! Ишь... догадался какой-то!.. Н-да... это очень даже ловковыражено... И кабы не дураки-то совсем бы это верно было... Но как дуракивсегда не на своем месте находятся, — нельзя сказать, что всё на землеразумно... Прощай, Фома! Посидишь, али подвезти?..

— Посижу еще...

Любовь и Фома снова остались вдвоем.

— Какой он у тебя, — кивнув головой вслед крестному, сказалФома.

— Какой?

— На всё откликается, всё своим словом покрыть хочет...

— Да-а... умный!.. А вот не понимает, как тяжело мнежить...— печально сказала Любовь.

— Я тоже не понимаю... выдумываешь ты много...

— Что я выдумываю? — раздраженно крикнула девушка.

— Да, — всё это... не твои ведь мысли-то— чужие!..

— Чужие... чужие...

Она хотела сказать что-то резкое, но оборвалась и замолчала.Фома смотрел на нее и, поставив рядом с нею Медынскую, грустно подумал:

«Какое всё разное... и люди и женщины... И чувствуешь всегдаразное...»

На улице темнело, а в комнате уже было совсем темно. Ветеркачал липы. сучья их царапались о стены дома, точно холодно им было и онипросились в комнаты...

— Люба! — тихо сказал Фома.

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Знаешь... я ведь поссорился с Медынской-то...

— Из-за чего? — оживляясь, спросила Любовь.

— А -так уж!.. Она обидела меня...