— Вы это верно знаете? — осведомился Фома, усмехаясь.

— Я? Я знаю! — уверенно сказал Щуров, качнув головой, иглаза его потемнели. — Я сам тоже предстану пред господом... не налегке...Понесу с собой ношу тяжелую пред святое лицо его... Я сам тоже тешил дьявола...только я в милость господню верую, а Яшка не верит ни в чох, ни в сон, ни вптичий грай... Яшка в бога не верит... это я знаю! И за то, что не верит, — наземле еще будет наказан!

— И это вы знаете? — спросил Фома.

— И это... Ты не думай — я ведь и то знаю, что смешно тебеслушать меня... Какой-де прозорливец! Но человек, который много согрешил, —всегда умен... Грех — учит... Оттого Маякин Яшка и умен на редкость...

Слушая сиплый и уверенный голос старика, Фома подумал:

«Смерть, видно, чует...»

Коридорный, маленький человек с бледным, стертым лицом, внессамовар и быстро, мелкими шагами убежал из номера. Старик разбирал наподоконнике какие-то узелки и говорил, не глядя на Фому:

— Дерзок ты... И взгляд у тебя — темный... Раньшесветлоглазых людей больше было... раньше души светлее были... Раньше всё былопроще — и люди и грехи... а теперь пошло всё мудреное... эхе-хе!

Он заварил чай, сел против Фомы и снова начал:

— В твои годы отец твой... водоливом тогда был он и околонашего села с караваном стоял... в твои годы Игнат ясен был, как стекло.Взглянул на него и — сразу видишь, что за человек. А на тебя гляжу — не вижу —что ты? Кто ты такой? И сам ты, парень, этого не знаешь... оттого ипропадешь... Все теперешние люди — пропасть должны, потому — не знают себя... Ажизнь — бурелом, и нужно уметь найти в ней свою дорогу... где она? И всеплутают... а дьявол рад... Женился ты?

— Нет еще, — сказал Фома.

— Вот и это... неженат, а уж, чай, давно поган... Ну, аработаешь в деле твоем много?

— Приходится... я с крестным пока...

— Какая теперь у вас работа? — качая головой, говорилстарик, и глаза его всё играли, то темнея, то снова проясняясь. — Нет у ваструда! Раньше купец по делу на лошадях ездил... в метель, ночью... едет!Разбойники ждали его на дороге и убивали... умирал он мучеником, кровью омывшигрехи свои... Теперь в вагоне едут... депеши рассылают... а то вон, слышь, таквыдумали, что в конторе у себя говорит человек, и за пять верст его слышно...тут уж не без дьяволова ума!.. Сидит человек... не двигается... и грешитоттого, что скучно ему, делать нечего: машина за него делает всё... Труда емунет, а без труда — гибель человеку! Он обзавелся машинами и думает — хорошо! Анона, машина-то, дьяволов капкан тебе! В труде для греха нет время, а при машине— свободно! От свободы погибнет человек, как червь, житель недр земных, гибнетна солнце... От свободы человек погибнет!

И, произнося раздельно и утвердительно слова свои, старикАнаний четырежды стукнул пальцем по столу. Лицо его сияло злым торжеством,грудь высоко вздымалась, серебряные волосы бороды шевелились на ней. Фоме жуткостало слушать его речи, в них звучала непоколебимая вера, м сила веры этойсмущала Фому. Он уже забыл всё то, что знал о старике и во что еще недавноверил как в правду.

Ананий смотрел на Фому так странно, как будто видел за нимеще кого-то, кому больно и страшно было слышать его слова и чей страх, чья больрадовали его...

— И все вы, теперешние, погибнете от свободы... Дьяволпоймал вас... он отнял у вас труд, подсунув вам свои машины и депеши... Ну-ка,скажи, отчего дети хуже отцов? От свободы, да! Оттого и пьют и развратничают сбабами...

— Ну, — тихо сказал Фома,— развратничали и пьянствовали ипрежде не меньше...

— Молчал бы! — крикнул Ананий, сурово сверкая глазами. —Тогда силы у человека больше было... по силе и грехи! Тогда люди — как дубыбыли... И суд им — от господа будет по силам их... Тела их будут взвешены, иизмерят ангелы кровь их... и увидят ангелы божий, что не превысит грех тяжестьюсвоей веса крови и тела... понимаешь? Волка не осудит господь, если волк овцупожрет... но если крыса мерзкая повинна в овце — крысу осудит он!

— Откуда людям знать, как бог осудит человека? — задумчивоспросил Фома. — Видимый суд нужен...

— Пошто — видимый?

— Чтобы понимать людям...

— А кто, кроме бога, судья мне?

Фома взглянул на старика и замолчал, опустив голову. Ему вспомнилсябеглый каторжник, убитый и сожженный Щуровым, он снова верил, что это так ибыло. И женщин — жен и любовниц — этот старик, наверное, вогнал в гробтяжелыми ласками своими, раздавил их своей костистой грудью, выпил сок жизни изних этими толстыми губами, и теперь еще красными, точно на них не обсохла кровьженщин, умиравших в объятиях его длинных, жилистых рук. И вот теперь он, ожидаясмерти, которая уже близко от него, считает грехи свои, судит людей и говорит:«Кто, кроме бога, судья мне?»

«Боится он или нет?» — спросил себя Фома и задумался,исподлобья рассматривая старика.

— Да, парень! Думай... — покачивая головой, говорил Щуров. —Думай, как жить тебе... О-о-хо-хо! как я давно живу! Деревья выросли исрублены, и дома уже построили из них... обветшали даже дома... а я всё этовидел и — всё живу! Как вспомню порой жизнь свою, то подумаю: «Неужто одинчеловек столько сделать мог? Неужто я всё это изжил?..» — Старик сурововзглянул на Фому, покачал головой и умолк...

Стало тихо. За окном на крыше дома что-то негромко трещало;шум колес и глухой говор людей несся снизу, с улицы. Самовар на столе пелунылую песню. Щуров пристально смотрел в стакан с чаем, поглаживал бороду, ислышно было, что в груди у него хрипит...

— Трудно тебе жить без отца-то? — раздался его голос.

— Привыкаю... — ответил Фома.

— Богат ты... Яков умрет — еще богаче будешь, всё тебеоткажет. Одна дочь у него... и дочь тебе же надо взять. Что она тебе крестоваяи молочная — не беда! Женился бы... а то что так жить? Чай, таскаешься подевкам?

— Нет...

— Говори! Э-эхе-хе!.. Помирает купец... Сказывал мне одинлесничий, врет ли, нет ли, — что-де раньше все собаки волками были и выродилисьв собак... Так вот и наше звание — тоже скоро все собаками будем... Наукиизучим, модные шляпы на башки воткнем, и всё там, что надо, сделаем для того,чтобы свое обличье потерять... И ничем нас от других людей не отличишь...Завели такой порядок, чтобы всех детей в гимназисты отдавать... И купцов, идворян, и мещан-всех под один колер подгоняют... Оденут в серое и учат всеходной науке... растят человека, как дерево... Зачем это? Никому не известно...И полено одно от другого хоть сучком да отличается, а тут хотят людей такобстрогать, чтобы все на одно лицо были... Скоро нам, старикам, крышка... да-а!Может, никто уж и не поверит через пятьдесят эдак лет, что на свете я жил...Ананий, Саввин сын, по прозвищу Щуров... так-то! И что я, Ананий, окромя бога,никого не боялся... И что был я в молодости мужик, а земли имел две с четьюдесятины, а под старость накопил одиннадцать тысяч десятин и всё под лесом...да денег, может, два миллиона...