и мифологии вокруг мятежа Intentona. Считалось, что если где-то есть коммунисты (сколь бы малочисленными они ни были и что бы они сами про себя ни говорили), значит, они плетут свой тайный гнусный заговор.

Идеология аутентичного бразильского антикоммунизма предполагала, что коммунисты задумали нечто глубоко извращенное. Многие представители элиты считали, что коммунисты склонны к насилию и осуществляют его с «сатанинским наслаждением», снедаемые неутолимой жаждой массово убивать благочестивых людей и отправлять их в «Красный ад»{302}.

Хотя высшее военное командование и Вашингтон планировали переворот много недель, он начался преждевременно. Один-единственный разгневанный генерал Олимпиу Моураньу Филью — тот самый, который в далеком 1937 г. состряпал фальшивый еврейско-коммунистический заговор «План Коэна», — возглавил марш плохо экипированных солдат на Рио, где находилась резиденция Жангу. Гуларт улетел в Бразилиа, но, когда ему стало ясно, что высшие армейские чины твердо намерены сместить его, бежал в Уругвай. В город вошли танки и встали у здания Конгресса. Сославшись на «Институциональный акт» без всякого на то основания, военная хунта объявила, что левые члены Национального конгресса утратили свои законные права{303}.

С началом переворота Госдепартамент США начал операцию, которую назвал «Брат Сэм», и зарезервировал для заговорщиков танкеры, боеприпасы и авианосцы{304}. Ничто из этого не потребовалось. Конгресс Бразилии объявил кресло президента «вакантным», что являлось очевидным нарушением конституции. Затем, после того как первый «Институциональный акт» лишил должности около сорока их коллег с левыми взглядами, оставшиеся бразильские законотворцы (361 человек) проголосовали за назначение генерала Кастелу Бранку президентом. Почти все бразильские СМИ поддержали переворот{305}. Американская финансовая помощь вновь начала поступать в страну{306}.

С уходом Жангу военные выступили с речью совершенно другого характера на торжествах в честь событий Intentona, прошедших в 1964 г. Генерал Пери Констант Бевилаква заявил: «Здесь наше отечество! Оно здесь, в этом прекрасном флаге! Созерцая его, мы чувствуем ваше присутствие, герои ноября тысяча девятьсот тридцать пятого года!»{307}

Посол Линкольн Гордон назвал мятеж 1964 г. «самой решительной победой в битве за свободу в середине двадцатого века»{308}.

По словам бразильского историка Марку Наполитану, «это был хеппи-энд, словно в голливудском фильме (для заговорщиков, ясное дело). Плохие парни-коммунисты и те, кто им симпатизировал, были низложены. Хорошие парни встали у власти. Что самое лучшее, Соединенным Штатам даже не пришлось выходить на сцену в качестве явного участника заговора»{309}.

Это было нечто невиданное — и имело колоссальное значение. В Иране (1953) и Гватемале (1954), в Индонезии (1958) и на Кубе (1961) любой, кто потрудился вникнуть в происходящее, понимал, что за операциями по смене режима стоит Вашингтон. Очевиднейшие признаки вмешательства США не только бросали тень на международный имидж Вашингтона, но и подрывали эффективность власти, которую Америка навязывала, если добивалась успеха. Правительство Гватемалы распалось вскоре после переворота, за которым стояло ЦРУ, как со временем рухнуло и шахское правление в Иране.

Успех в Бразилии в 1964 г. стал возможным не только благодаря новым методам, внедренным JFK для заключения союзов с военными. Соединенным Штатам еще и повезло. Важно также, что в Бразилии имелась собственная, очень глубокая антикоммунистическая традиция, основанная на пяти столетиях страха перед темнокожими, бедняками, а также насилием и маргинализацией, к тому же опирающаяся на чрезвычайно влиятельные мифы и ежегодные ритуалы.

Несмотря на поддержку широких масс, легально избранный Жангу не организовал контрнаступление. Вероятно, он считал, что этот мятеж, как и другие в истории Бразилии, станет незначительным перезапуском системы и что он сможет снова консолидировать силы и победить на следующих выборах. Он ошибся. В Бразилии не будет демократических выборов на протяжении следующих двадцати пяти лет. В правление президента Джонсона Вашингтон сохранит глубокую приверженность идее модернизации под руководством армии, и Бразилия отныне станет одним из важнейших союзников США в холодной войне. Самая большая страна Латинской Америки скоро сыграет решающую роль в переходе других стран в западный лагерь.

6

Движение 30 сентября

Эхо переворота в Латинской Америке разнеслось по всему миру и докатилось до Индонезии. Его освещала массовая пресса, писала про эти события и коммунистическая «Народная ежедневная газета». Новое англоязычное издание The Afro-Asian Journalist, выходящее в Джакарте, сообщило, что бразильская «военная хунта» помогла осуществить «империалистический сценарий США»{310}. Эту статью могла переводить Франциска, теперь работавшая в редакции этого журнала.

В начале 1960-х гг. Франциска оказалась вовлечена в политику более серьезно, чем когда-либо прежде. Дело было не только в ней самой — страна дрейфовала влево, и общество в целом было насыщено революционной энергией после американских бомбардировок и кампании борьбы за Западную Новую Гвинею, но в центр мировой истории Франциску привели ее исключительные способности к языкам.

За спиной были десять лет работы в библиотеке, дети уже ходили в школу, и Франциска стала давать частные уроки английского языка посольским работникам со всего мира. Начав с жены первого секретаря венгерского посольства, она в конце концов стала учить и русских посольских работников, а затем представителей Демократической Республики Вьетнам (в то время на Западе ее обычно называли Северным Вьетнамом). Она вела занятия в посольствах или в роскошных резиденциях послов в центре Джакарты и в богатом районе Сенопати, и, как правило, в ходе языковой практики предметом обсуждения становилась международная политика. Когда правительство Кастро впервые в истории прислало в Индонезию посла Бениньо Арбесу Кадело, тот тоже брал уроки у Франциски.

Как правило, новые клиенты Франциски оказывались из социалистических стран. Таков уж был социальный круг, где они с мужем вращались. К этому моменту Зайн считался в среде левых довольно влиятельной фигурой{311}.

Сукарно, со своей стороны, поехал в Гавану для встречи с Фиделем и Че. На должность посла он выбрал доверенного друга со времен революции А. М. Ханафи, и Индонезия с Кубой принялись работать над Конференцией трех континентов, которая должна была расширить Бандунгскую (афро-азиатскую) конференцию 1955 г. за счет Латинской Америки. Весь третий мир объединялся.

Сукарно снова говорил о единстве марксизма, ислама и национализма, уложив эти понятия в свой фирменный акроним «насаком» — NASAKOM: Nasionalisme, Agama (религия) и Komunisme. Он говорил о формировании «насакомовского» кабинета, но правое крыло индонезийской политики заблокировало кандидатуры коммунистов{312}. Генерал Насутион, глава Вооруженных сил Индонезии и ключевая фигура для Вашингтона, сказал послу Говарду Джонсу в 1960 г., что военные никогда не допустят участия Коммунистической партии Индонезии в исполнительной власти{313}.

В реальности тремя главными политическими силами в стране являлись не национализм, религия и коммунизм, а скорее КПИ, Сукарно и военные. Президент использовал свое личное влияние, чтобы стравливать противников друг с другом и поддерживать хрупкое равновесие. В отличие от Бразилии, фанатичный антикоммунизм не имел массовой поддержки в индонезийском обществе. Несмотря на то что говорили