– Всё, нынче же едем! Не могу я больше эдакого выносить. Одно только горе лежит у меня камнем на сердце. Все меня в чём-то повинным считают. Казаки яицкие, что в умёте нашем на постой становились, и те плёткой с плеча приласкали. Да и стыдно мне в глаза Мариуле глядеть! Господи Боже! Ежели бы ты только ведал, как тяжело мне!

– Да что с тобой, Архип? Что язык твой мелет?

– Что мелет, всё эдак и есть. Слухай, Савва, сейчас я всё зараз обскажу тебе…

Он на мгновение умолк, затем медленно, обдумывая каждое слово, начал свой рассказ. Архип рассказывал о своей жизни после похищения его Нагой с шайкой сабарманов из Сакмарска, о последующей жизни в умёте, о Чертовке, об Амине, об Ание, о казаках, принятых им сердечно на постой в умёт, о том, как они «отблагодарили» его плетью…

Архип говорил с большим жаром, и волнение его всё возрастало.

– Щуплов, паскуда, меня камчой отходил, – изливал он душу с подступившим к горлу комком и увлажнившими глаза слезами. – Видать, были у него на то причины. И всё ж не должны они были эдак по-скотски поступать. Они мыслили, – не пошёл с ними, знать, переменился, не эдакий казак стал, не эдакие мозги в башке. А я что? Повелят в огонь сигануть – сигану и словечком не обмолвлюсь. Это верно, иной я стал, не эдакий, как завсегда был. Что-то треснуло во мне. Бывалочи, всё мне нипочём было. А нынче… Будто треснуло и загнулось внутри что-то. Все, кого чту и люблю, помирают, со мною соприкоснувшись. Померла Амина – хозяюшка умёта этого. Полюбил Анию, дочку ханскую, и она смертушку страшную зараз приняла. В полынье потонула, сердешная! Ежели бы ты только ведал, Савва, что значит любить! И всё же кровушка во мне кипит! От чего, сам того не ведаю. А когда Амина померла, чуть не спалили меня заживо злодеи здешние…

Архип замолчал, перевёл дыхание и задумался. Глаза его горели, лицо раскраснелось.

– Жизнь моя будто стороною меня обтекает, – продолжил он. – Будто и не живу я вроде как, а барахтаюся в ней, как в болоте, и зрю на себя со стороны. С тех пор как поселился я здесь, всё время зараз об том и думаю. И чем дальше, тем шибче. Что же ожидат меня впереди? Эта думка неотступно, как гвоздь вбитый, в башке торчит. И не боюсь я за себя. За всех, кто рядом, боюсь. Вот оттого в Сакмарск и не являюсь. Всё как лучше хочу сделать, а выходит, что не эдак всё. Как-то наперекосяк. Будто грешник я, Господом проклятый и самим Сатаною помеченый!

– Ну уж ты загнул, Архипушка! – воскликнул потрясённый его словами Савва. – Послухаешь, аж жуть берёт! А может, те, кого ты в башке похоронил уже, вовсе и не померли?

– Нечего мне зубы-то заговаривать, – недовольно поморщился Архип.

– Да почто ты грызёшь себя зазря и поедом ешь? Придёт времячко…

– Вот-вот, и ты эдак же, как все. Нечего утешать меня. Придёт, видишь ли, времячко… а покуда всё стерпи.

– В Сакмарск поехали, там много чего разъяснится!

– Проветри башку свою удалую, атаман. Поезжай зараз с гостем! – горячо добавил Ерофей Хмелёв. – Глядишь, и чтой-то в судьбине твоей зараз переменится.

– Ты полагаешь, что надо?

– Поезжай, не сумлевайся. Сердцем чую, что ко времени всё!

Наступило утро. Небо было затянуто серыми облаками, предвещавшими дождь. Сидя у печи в землянке Архипа, Ерофей Хмелёв наблюдал за собравшимся в дорогу атаманом и шептал слова напутственной молитвы. Савва, готовый в путь, стоял у двери. Горящая лучина отбрасывала слабый отсвет на сосредоточенное лицо Архипа.

Он осматривал свои пистолеты. Проверив заряды, воткнул их за пояс, после чего взял в руки саблю. Попробовав остриё оружия, казак, вытерев клинок рукавом, с шумом опустил его в ножны.

Старик Хмелёв вздрогнул. Освещённый лучиной, в кафтане, увешанный оружием, молодой атаман казался ему очень грозным и неуязвимым. Если бы он был одет не как казак, а как барин, то выглядел бы непривычно благородно.

Молча и серьёзно Архип прикрепил саблю к поясу. Ерофей Хмелёв готов был расплакаться. Он знал от яицких казаков, какие наступили времена. И вот теперь атаман уходил в неизвестность. А вернётся ли он обратно? Трудно судить об этом…

В землянку вошёл внук Ерофея Гордейка.

– Коней запряг я, – доложил он, шмыгнув носом.

Архип ещё раз повторил последние распоряжения.

– Поезжай с Господом и береги себя, атаман! – напутствовал его Хмелёв.

– Ничего, выдюжим, – вздохнул Архип и вышел из землянки. Перед дверью его ожидал осёдланный конь, которого держал за уздечку Савва. Лицо атамана прояснилось. Подойдя к коню, он потрепал его по гриве:

– Ну что, Чалый, прокатимся по степи? – Ответом ему было приветливое фырканье.

Казаки легко вскочили в сёдла. Архип выпрямился, расправил плечи. На боку звякнула сабля. Конь всхрапнул и затряс головой. Стоя у землянки, старик Хмелёв крестил отъезжающих казаков.

– Господь с вами, сыночки! – невольно вырвалось у него.

– Он завсегда с нами! – ответил Архип и хотел было добавить «прощай», но это слово замерло у него на языке.

Кони рысью выбежали из посёлка. Ерофей и его внук смотрели вслед отъезжающим казакам, пока их фигуры не растворились в клубах сгущавшегося тумана.

Когда умёт остался позади, Савва пересказал Архипу всё, что знал о приезде Пугачёва в Сакмарск и о том, как относится к самозванцу Мариула.

– Господи, до чего я разозлился тада! – закончил он и сплюнул.

– Ну, дальше. Ещё что было, сказывай! – торопил Архип.

– Да всё вроде. – Савва замолчал, Архип вопросительно посмотрел на него. – А ещё барин тебя по Сакмарску разыскивал, – продолжил парень. – Бабуля сказывала, что будто батюшка он твой.

– Да будя брехать! – не поверил Архип. – Я ведаю, кто есть батька мой. Он казак сакмарский. Вот только признать меня не хотит!

– Как это не хотит?

– Бастрюк я, вот и не хотит! Зазорно ему признать сеё, что согрешил с моей матушкой в молодости!

– Это ты про Лариошку Санкова? – догадался Савва, улыбнувшись.

– Про него самого, – кивнул утвердительно Архип. – Он прямо бежал от меня при встречах нечаянных, угорелый будто. Что чертяка от ладана.

– А вот бабуля нам с братом сказывала, что барин батька твой, который сейчас тебя разыскивает. Да и схож ты с ним, что две росинки на одной былинке!

– Не могёт барин быть батькой моим, – замотал упрямо головой Архип. – Брехня всё это. Мне даже барынька, что Чертовкой кликали, дочурку свою приплести хотела. Брехала стерва, будто я отец девочки!

– А вот про это я