в высоких подсвечниках. Свечи образуют круг. Мама сидит в центре этого круга спиной ко мне. На ней то самое белое платье. Мягкими движениями она водит кистью по холсту. Сундук открыт. Одежда беспорядочно разбросана по полу. Платья, туфли, пальто, блузки. В комнате больше никого нет. Только она.

– Мама, – очень тихо зову я, с трудом выдавливая звуки. – Мама, – повторяю я.

Она замирает. Кисть выскальзывает у неё из руки и падает на пол. У меня дрожат колени, в ушах шумит. Она медленно поворачивается.

Это моя мама – но одновременно и не она. У неё чёрные глаза. Кожа на лице высохла и покрылась отваливающимися корками. Она поднимается и начинает беззвучно двигаться в оранжевом свете. Если бы я не знал, что это невозможно, я бы подумал, что она летит над полом.

Увидела ли она меня?

В этот момент мама останавливается.

– Почему другим позволено любить? – спрашивает она невыразительным голосом, не глядя на меня. – Почему другие будут любить, а мне не было дозволено любить моего ребёнка?

– Мама, – я чуть не плачу, – о чём ты говоришь, мама?!

Она идёт в мою сторону, и я автоматически отхожу от двери, чтобы позволить ей пройти. Она так близко, что я могу дотронуться до неё. Её бледная кожа почти сливается с белым платьем. Когда она проходит мимо, я задерживаю дыхание. Она поворачивает направо и скрывается во мраке коридора. Я неуверенно следую за ней, держа в дрожащих руках фонарик, который освещает коридор. Очертания подошв. На полу на ковролине лежит человек.

– Папа, – шепчу я. – Нет, нет, нет, папа!

У меня подкашиваются ноги. Я прислоняюсь к стене. Мне приходится сосредоточиться, чтобы ставить одну ногу перед другой. Мама замерла прямо перед ним. Папа лежит на полу с закрытыми глазами. У меня кружится голова. Он что, умер?! Она что, убила его?!

Я собираюсь прыгнуть вперёд, но внезапно по коридору разносится хриплый раскатистый хохот. Кто-то смеётся там, в тени, и я застываю, не закончив движения. Вороний смех принадлежит женщине.

Мама опускается на корточки. Хочет помочь папе? Какого чёрта здесь творится?! Я так напуган, что тело перестаёт слушаться. Губы, руки, ноги – всё трясётся, как будто вокруг лютый мороз.

Мама шарит рукой по полу – и хватает предмет, сверкнувший в свете телефонного фонарика. Стальной разделочный нож. Смех становится громче, но смеётся не мама. Её холодное лицо лишено эмоций, словно она всего лишь пустая оболочка. Смех доносится из тени, и когда я вижу силуэт высокой женщины в конце коридора, у меня отвисает челюсть. Она как бы плывёт над полом, а её руки и ноги неподвижны. Наконец она останавливается за спиной у мамы.

– Алина, – слышу я свой голос.

Её руки безвольно висят вдоль тела, голова склонилась к плечу, а за падающими на лицо чёрными растрёпанными волосами едва различима улыбка. Она поднимает костлявую руку и кладёт маме на плечо, а потом медленно наклоняется и что-то шепчет ей на ухо. Мама медленно кивает и высоко вскидывает руку с ножом, направленным на папу.

Время останавливается. Лезвие ножа сверкает на свету. Лишённое эмоций белое лицо мамы. Очертания женщины, которая смотрит на меня из тени никогда не закрывающимися глазами.

И вдруг я будто бы прихожу в себя. Я мчусь по коридору. Я молча хватаю маму за руку. Она стонет. Я валюсь на пол и слышу звук упавшего ножа. И в этот момент Алина заходится в приступе хохота.

Я подползаю к папе и прикладываю ухо к его губам. Я слышу его дыхание и вижу, как вздымается и опускается его грудь. Касаюсь папиной щеки. Тепло его кожи согревает мою ладонь. Он жив, слава богу, он жив!

– Папа! Ты слышишь меня? – шепчу я. – Ты слышишь меня, папа?

В темноте происходит какое-то движение. Мама на четвереньках выползает из мрака в луч света.

– Мама! – говорю я в отчаянии. – Это я! Это я, Хенрик! Ты слышишь, мама?!

Мама склоняет голову набок и разглядывает меня своими чёрными маслянистыми глазами. Зверь, думаю я. Мама похожа на зверя. Внезапно она испускает нечеловеческий вопль. Он проносится по коридору, я со стоном зажимаю уши. Вдруг мама прыгает на меня, хватает обеими руками за горло и сжимает его. Её ногти впиваются в кожу, я кричу от боли, но мне удаётся оттолкнуть её в сторону. Мама хватает с пола нож и снова набрасывается на меня, её лицо искажается от ярости. Я успеваю схватить её за руку, кончик ножа замирает в сантиметре от моего глаза. Я стискиваю зубы и пытаюсь достучаться до неё:

– Мама! Это же я! – Я напрягаю все мышцы, пытаюсь отвести её руку с ножом в сторону. Изо рта у неё капает слюна, глаза вытаращены. Мама в бешенстве, и она слишком сильна, понимаю я, глядя на приближающийся нож. Моё тело уже готово сдаться. Сил не осталось, а в темноте хохочет Алина. Из горла мамы вырываются булькающие звуки, нож чуть не вонзается мне в глаз. – Ох! – со стоном выдыхаю я, и внезапно замечаю существо, которое ползёт по потолку, будто приклеенное.

Алина пришла посмотреть, как я умираю.

Раздаётся раскат грома, и коридор заливается светом. Стены дрожат, как если бы началось землетрясение.

– Прочь, исчадье ада! – кричит Улаф.

Ещё один грохочущий звук проносится по коридору – это Улаф опять выстрелил из винтовки. Он стреляет в потолок. Я вижу Герхарда, который быстрыми движениями обрызгивает из красной канистры пол, стены и все остальные поверхности.

Мама как дикий зверь ползёт по коридору в сторону Улафа. Пол дрожит, она прыгает вперёд. Я поднимаюсь и бегу к ним, но я слишком далеко. Улаф отступает на несколько шагов как раз в тот миг, когда мама набрасывается на него. Он задыхается, она хватается за винтовку, раздаётся выстрел. Герхард падает. Канистра с глухим звуком ударяется об пол. Смех Алины во мраке звучит ещё громче.

Улаф перекатывается по полу:

– Помоги, Хенрик!

Мама хватает его за ногу и подтягивает к себе, издавая при этом булькающие звериные звуки. Она поворачивается и успевает поймать мой взгляд прежде, чем я прыгаю на неё. Я врезаюсь в неё всем телом, и мы катимся по полу. Её руки хватают меня и, подняв, отбрасывают в сторону. Мама вопит от ярости. Я ударяюсь о стену, у меня перехватывает дыхание, и я качусь по коридору. В глазах мелькают чёрные точки.

Мама добирается до винтовки, резким движением хватает её и разворачивается. У меня в голове эхом звучит смех. Алина не перестанет