не смотреть нам в глаза. – Скорее всего, поняв, что совершил, он не смог этого пережить и прыгнул с моста. Только так я могу это объяснить. Наверное, Герхард совершил самоубийство.

Но тогда он действительно должен быть мёртв, думаю я и вздрагиваю. Меня трясёт. Герхард пришёл ко мне с другой стороны – но зачем? И как это мне поможет?

– Очень интересно, как люди нам запоминаются, – говорит Улаф. – Герхард был хорошим человеком. Хмурый – да, но хороший. Тихий и скромный, с добрым сердцем.

– И как человек с добрым сердцем мог убить всю свою семью? – резко спрашивает Ида.

– Я знал Герхарда, ещё когда он был намного младше вас, и познакомился с ним ближе, когда он с семьёй переехал сюда. Я навещал их в том доме, приглядывал за ними немного. А Герхард часто приходил в магазин – он и две девочки. И всё же помню я его не таким. Я помню его тем, кем он стал в конце, – голос Улафа становится мрачнее. – Он всё время испытывал усталость и спал целыми днями. Перестал следить за собой. Превратился в другого человека.

Ида смотрит на меня округлившимися глазами. Я делаю вдох и думаю о папе и о том, что история повторяется. Нет, нет, нет, пожалуйста! Рука у меня дрожит.

– А его жена? – продолжает Улаф. – С ней я практически не встречался. Она по ночам бродила здесь по улицам. Так и вижу её – в белой ночной рубашке, широко распахнутые глаза, волосы развеваются, на шее ожерелье. Она вопила и кричала.

– Вопила и кричала? – переспрашивает Ида.

– Она звала Алину. – Улаф ёрзает в кресле. – Папа к тому времени уже года два как умер, и я подумывал, не закрыть ли магазин. Я верил, что так будет лучше, но не мог решиться.

Утром, за несколько часов до убийств, дверь магазина распахнулась сразу после открытия. Пришла жена Герхарда. Её глаза были ледяными, а лицо совсем серым. Она посмотрела на меня, подошла ближе и сказала то, что с тех пор преследует меня: «Леннарт говорит, чтобы ты слушал своё сердце». Я совершенно опешил, не понимал, куда мне деться. «Леннарт? Папа? Его же больше нет. Он…»

Она прервала меня, приложив палец к моим губам: «Вера – это для церкви».

А потом она исчезла, а я мог поклясться, что она не шла, а скользила над землёй. Я стоял на месте как немой знак вопроса – ведь именно это отец всегда повторял, когда я был маленьким. Когда я был в чём-то не уверен, он гладил меня по голове и говорил: «Вера – это для церкви. Поэтому ты должен знать наверняка, Улаф. Всегда знать наверняка». Тогда я понял, что жена Герхарда разговаривала с моим умершим отцом. И когда я позже пришёл в тот дом и увидел, что там случилось… – он покачал головой.

– Улаф, – прошу я, – вы должны пойти со мной и рассказать всё это моему папе.

– Прости, мальчик, – голос его дрожит, он чуть не плачет. – Я не могу вам помочь: вы не видели того, что видел я. Я больше никогда не подойду к тому дому.

Глава 33

Мы с Идой идём пешком и катим велики по Лодочной улице. Окружающие дома кажутся расплывчатыми тенями в сером тумане. Из-за тумана трудно понять, продвигаемся ли мы вперёд. Кажется, дороге нет конца. Наконец я вижу забор из штакетника.

– Улаф сдался, – говорит Ида. – Ты заметил его взгляд? Я давно его знаю, но никогда таким не видела.

– Он был мыслями где-то очень далеко.

Я хватаюсь за ворота и тяну их на себя. Мне кажется, они скрипят громче, чем раньше, но это, конечно, не так. Это туман играет со мной. А вот папина машина – стоит на подъездной дорожке. Он дома. Гард дома.

– Ты веришь во все эти истории? – спрашиваю я и заставляю себя поверить, что всё будет хорошо.

– Да, Хенрик, верю, – отвечает она. – Правда, верю.

Под ногами скрипит гравий, других звуков я не слышу. Я не вижу дом, но знаю, что он стоит прямо перед нами.

– Столько событий не м-может быть совпадением, – говорю я и останавливаюсь. – Всё, что произошло в этом доме. Слова Гарда. Надгробный камень. Всё складывается в одну картину, включая рассказ Улафа.

Ида кивает:

– Ты прав. И знаешь, у меня есть идея. Ты помнишь ту куклу?

– Ты имеешь в виду куклу, которая до полусмерти меня напугала в т-т-твоей комнате?

– Да. Что, если использовать её, чтобы отвлечь Алину? – задумчиво размышляет Ида. – Знаю, звучит странно, но подумай об этом. Алина потеряла ребёнка. Если она вдруг услышит в доме детский плач – может, это каким-то образом выведет её из игры? Я не знаю. Наверное, дурацкая идея.

– Использовать куклу как приманку, да?

Ида не успевает ответить, потому что в этот момент раздаётся частый стук. Земля немного вибрирует. Мы с Идой стоим и смотрим друг на друга.

– Ты с-слышала? – спрашиваю я.

Лицо Иды окаменело. Я медленно поворачиваюсь в сторону подъездной дорожки – и в этот момент он подходит к нам. Сердце у меня скручивается. Тёмный силуэт в тумане, высокий, мрачный, в длинном пальто.

Я спятил?! Или это правда он?!

– Т-ты его видишь, Ида? – шепчу я и хватаю её за руку. Силуэт кажется очень живым, а лицо становится всё чётче по мере того, как он выходит из тумана, – заострённые черты, бледное, худое. Мой голос поднимается до крика: – Ты его видишь, Ида?!

– Я вижу его!

Мы несёмся вниз, но Герхард разгадал наш план и направляется в ту же сторону. Он встаёт посреди дорожки и разводит руки в стороны. Мы начинаем резко тормозить, ноги едут по гравию, но мне удаётся развернуться.

– Подожди, – шепчет Герхард, и от его голоса я вздрагиваю. – Ради всего святого, подожди!

Теперь я не оборачиваясь несусь вверх, к дому. Ида бежит рядом со мной. Внезапно мне приходит в голову, что от скорости бега зависит моя жизнь.

Вместо того чтобы укрыться внутри дома, Ида бежит вдоль стены, а я за ней. Я не успеваю подумать – боковым зрением замечаю рядом с собой движение чего-то чёрного, но не решаюсь рассмотреть.

Чёрт, чёрт, чёрт!

Теперь у нас под ногами лишь трава. Шаги отдаются глухим звуком, и вскоре мы добегаем до леса. Под ногами хрустят сучки и ветки. Я перепрыгиваю через корни и уворачиваюсь от стволов. Я хочу спросить Иду, куда мы направляемся, но от быстрого бега у