имеет никакого отношения ни к дому 37 по Лодочной улице, ни к случившемуся с нами.

– А Гард? – говорю я. – Откуда он узнал это имя?

– Что он тебе прокричал женским голосом?

– «Моё дитя не умерло».

– Откуда он мог всё это узнать? Не похоже, что он вёл какое-то расследование. Хенрик, вот тебе доказательство, – говорит она, указывая на надгробный камень. – В твоём доме живёт привидение. Это правда.

Я сажусь в траву не в силах оторвать глаз от надписи на надгробии.

– А при чём здесь Герхард? – спрашиваю я. – Женщина умерла в 1917 году. Она не может иметь к нему никакого отношения, да и к нам тоже.

– Надо поговорить с Улафом, – решает Ида.

– А что он сделает? – пожимаю плечами я. – Он даже в дом боится зайти.

Ида закусывает губу.

– Он знает о Ботсвике больше кого бы то ни было, – говорит она. – Надо его расколоть. Он должен рассказать нам, что происходит с домом и кто она такая.

Глава 30

Дверь открывается, и Улаф знаками приглашает нас войти. Мы поднимаемся за ним по узкой винтовой лестнице и попадаем в гостиную. В камине потрескивают дрова.

– Садитесь, – говорит старик с серьёзным лицом. – Что вам от меня нужно?

– Дом тридцать семь по Лодочной улице.

Улаф молчит. Я слышу только льющуюся из радио музыку.

– С тех пор как мы въехали, там произошло много странного. С этим д-д-домом что-то не так.

Я удивляюсь, что смог это сказать. Слова просто вылетели изо рта, словно разговоры о домах с привидениями – это совершенно обыденное дело. Ответ меня тоже удивляет.

– Я знаю, – кивает он.

Будто получив отмашку, я тут же выкладываю всё о маме, папе, Гарде и о том, что случилось в доме. Рассказ получается не слишком связный – какие-то обрывки того, фрагменты другого. И пока я говорю, до меня медленно доходит, что в этой истории концы с концами действительно не сходятся. Достав из кармана фотографию семьи Герхарда, я протягиваю её Улафу. Он некоторое время изучает снимок, а потом откладывает его в сторону изображением вниз.

– Кто живёт в той комнате? – спрашивает он слабым голосом.

– В той, где виднеется лицо? Гард.

Улаф кивает с серьёзным видом, а я думаю о своём младшем брате. Вернулся ли он домой? Он один или папе в самом деле стало лучше?

– Я понял, – наконец произносит Улаф. – Оно всегда будет там, – он смеётся. – И мы никак не можем его контролировать. – Он поворачивается к висящей на стене большой фотографии в рамке. На ней изображён мужчина с такими же волосами и таким же орлиным носом, как у Улафа.

– Это Леннарт, – говорит он, – мой отец. Твой прадедушка.

Я снова смотрю на портрет сидящего мужчины.

– Одними из его последних слов были… – Улаф замолкает, на глазах его наворачиваются слёзы. – Лёжа на смертном одре он взял меня за руку и сказал: «Мёртвые возвращаются. Мёртвые возвращаются в дом тридцать семь по Лодочной улице». Он сказал, что всю жизнь наблюдал за этим домом, а теперь настал мой черёд.

– А что вы об этом д-д-думаете? О том, что мёртвые возвращаются?

– Я? Я уже слишком стар, чтобы во что-то верить.

– А почему же тогда вы не решились войти в дом? – спрашиваю я.

Улаф качает головой, он не хочет отвечать на мой вопрос.

Ида громко вздыхает:

– Вы серьёзно? Расскажите нам, что вы думаете – или вы струсили?

– Струсил? – усмехается Улаф. – Да, что касается дома тридцать семь, я всегда трусил.

– Кто такая Алина? – спрашиваю я.

Улаф уставился в свою чашку, будто что-то в ней ищет.

– В том доме жили Алина с мужем. Там она родила сына. Ужасная история.

– Что произошло? – спрашивает Ида.

– Сын умер через несколько дней после рождения в той комнате, где сейчас живёт Гард. Синдром внезапной младенческой смерти. Но Алина отказалась в это поверить. Ни священнику, ни доктору не удалось убедить её, что младенец, которого она качает на руках, больше не дышит. Несколько дней в той комнате она пела песни своему мёртвому сыну. Она мыла и пеленала его, как если бы он был живой. Но в конце концов она осознала правду, и эта правда привела её в ярость. Она прокляла священника. Прокляла доктора, своего мужа, всё вокруг. Чтобы воссоединиться со своим малышом, она собрала все свои вещи и повесилась в подвале. Её муж замуровал комнату, где она повесилась, уехал из Ботсвика и никогда не возвращался.

Господи, думаю я и чувствую, что мне стало тяжело дышать. Кажется, что кто-то схватил меня за горло и душит.

– Он замуровал её в подвальной к-комнате? – слышу я свой шёпот.

– Он стыдился её поступка, считал её плохой христианкой, – говорит Улаф и перед тем, как продолжить, надолго замолкает. – Я знаю, вы нашли сундук в той комнате, Хенрик. Все, кто въезжает в этот дом, находят вещи Алины.

– А п-почему вы нам ничего не сказали?

– Наверное, я думал… – Он откашлялся. – Наверное, я думал, что они ошибались. Мой отец, моя мать, все остальные. А если бы я сказал вам что-нибудь подобное, вы бы сочли меня выжившим из ума стариком.

– А что они г-говорили? Ваши родители? – спрашиваю я, хотя понимаю, что боюсь услышать ответ.

– Говорили, что её труп в подвале нашли очень нескоро, что Алину похоронили слишком поздно. Она умерла в такой злобе, что не смогла перейти в жизнь после смерти. – Улаф по-прежнему смотрит в свою чашку. – Призрак Алины был ужасающим зрелищем: в той же ночной рубашке, в которой она повесилась, длинные чёрные жидкие волосы… Говорят, она была не в себе ещё до смерти мальчика. Она занималась всякой чертовщиной вроде чёрной магии и поклонения дьяволу. – Улаф выдавливает из себя смешок и качает головой: – Думаю, родители рассказывали мне всё это, чтобы я испугался и не выходил из дома после наступления темноты.

Я встаю:

– Что мне д-д-делать, Улаф? Моя семья вот-вот погибнет.

Улаф качает головой:

– В месте, где жило столько ненависти… – Он медлит. – В месте, где жило столько человеческой ненависти, всегда будет править ненависть.

Мы с Идой переглядываемся.

– Комната Гарда особенно опасна. Там умер ребёнок. Присутствие ненависти и смерти там должно ощущаться сильнее. Честно говоря, я не понимаю, почему она никак не повлияла на тебя.

– А сундук?

– Да, сундук, – кивает Улаф. – Скорее всего, это её способ добраться до нас. Забраться сюда, – он касается пальцем головы. – Она играет с вами. Забирается в голову животным и людям.

– Что мне делать, Улаф? Вы