— А может, мне самому взять ее в любовницы? Тем более, что ее опекуна и сюзерена мы завтра приговорим к смерти.

Кровь прилила к лицу, зашумело в ушах. Дойл не выдержал и грохнул кулаком по столу. Он отдал бы ее другому мужчине — но одна мысль о том, что она будет опозорена и низведена до положения шлюхи, пусть и королевской, вызывала в его душе шторм.

Рука брата сжала его здоровое плечо, и прежде, чем он скинул эту руку, Эйрих произнес:

— Ты немало трудишься на благо государства. Мир и процветание Стении — заслуга в большей степени твоя, чем моя. Но этого едва ли достаточно мужчине, Торден.

Дойл встретился с ним взглядом, но почти сразу отвел глаза. Как и всегда, когда брат обращался к нему по имени, он чувствовал себя слабее и уязвимей. Принц Торден не мог дать того отпора, на который был способен милорд Дойл.

— Вопреки своим делам, приди сегодня вечером на пир, — Эйрих отпустил его плечо и снова отошел к окну, — это моя просьба. Не хочешь выполнять ее — считай приказом.

— Будет исполнено, ваше величество, — Дойл наклонил голову, надеясь, что его лицо не выдаст чувств, которые ввергали душу в смятение.

Дойл собирался на пир как на плаху. Он хотел было проспать хотя бы часть дня, но не сумел и глаз закрыть. Сел разбирать уже готовые обвинительные решения — но отложил их в сторону, поняв, что читает по три раза одну строку. Та же участь постигла сочинение какого-то ушлого ученого писаки, озаглавленное «К государям и мужам высоким». Дойл чувствовал, что за высокопарными фразами кроется недурной смысл, но не мог его разобрать, то и дело отвлекаясь на посторонние мысли.

Наконец, он велел Джилу притащить воды и почти час пытался смыть с себя тяжелый тюремный дух. Сложно было сказать, помогло ли, но настроение отнюдь не улучшило — особенно тем, что в темной воде то и дело мелькало смутное отражение кривого горбуна.

— Мальчишка! — крикнул он, поняв, что больше не может созерцать свое отражение — даже такое. — Утащи это, — а про себя подумал: «Давай, плюй на зеркало».

Потом Джил побрил его — за время допросов у него отросла густая жесткая щетина, от которой чесались щеки.

— Вы благородно выглядите, милорд, — сообщил мальчишка, закончив работу. Дойл ощупал подбородок и невесело хмыкнул, но спорить не стал, решив, что может утешать себя хотя бы этим.

— Если хочешь, можешь сходить на пир, — сказал он. — Только проследи, чтобы здесь не переставали топить.

Джил заулыбался и закивал. Мальчишка заслужил немного развлечений — всю эту неделю он вел себя тише тени и незаметней невидимки, безошибочно угадывая все пожелания Дойла и все его нужды.

Камзол, по обыкновению, жал в плечах и давил на грудь — а еще, вероятно, превращал Дойла в еще большее посмешище. Горбун в таком наряде должен был смотреться куда смешней того же горбуна в латах.

Но не идти на пир Дойл не мог, и не только потому что получил приказ там появиться, но и потому что отчаянно, до зубовного скрежета хотел увидеть леди Харроу. А заодно шепнуть братцу, чтобы тот даже не вздумал протянуть к ней загребущие лапы. Правда, он и не собирался, только хотел побольнее уязвить Дойла. Но на всякий случай — стоило предостеречь.

Сегодня на пиру не наблюдалось обычного безмятежного оживления. Только шестеро из тринадцати лордов Совета присутствовали за столом, судьба остальных для большинства оставалась загадкой, и это порождало сплетни, перешептывания, вызывало страх. Когда Дойл вошел, смолкли все — тишина стала звенящей. Он приблизился к столу и как ни в чем не бывало оперся на него — до прихода короля оставалось еще немало времени, и он хотел успеть увидеть леди Харроу.

Успел.

Ее прихода не заметил никто: все были слишком поглощены изучением самого Дойла. Так что ее не встретили ни внимательные взгляды, ни шепотки. Зато Дойл почувствовал ее появление сразу — еще до того, как увидел. За неделю она стала красивей — или ему так показалось в сравнении с искаженными болью и ненавистью рожами милордов. В последнюю их встречу она пылала гневом. Сегодня была спокойна и задумчива, но без тени мрачности — ничто не пугало и не тревожило ее, но какие-то мечты или приятные воспоминания отвлекали от настоящего. Она сделала несколько шагов по пиршественному залу, остановилась, повернулась и встретилась взглядом с Дойлом. Глаза, подернутые мечтательной дымкой, тут же стали ясными, но без гневности. Губы дрогнули в намеке на улыбку. Дойл сжал пальцами скатерть. Поклонился.

Вместо того, чтобы ответить на его поклон, она прошла сквозь толпу и приблизилась к нему, и уже тогда сделала реверанс.

— Леди Харроу, — сказал Дойл, чувствуя, что горло пересохло и отчаянно жалея, что не догадался выпить воды или вина.

— Милорд Дойл, — она выпрямилась, — спасибо вам.

— За что, леди?

Она улыбнулась:

— За то, что не держите на меня зла за мою вспыльчивость, грубость и несправедливость. И за жизнь лекаря Хэя.

Пожалуй, эти слова звучали сладостнее любой музыки.

— Леди Харроу… — начал он, но она мягко прервала его, попросив:

— Позвольте договорить. Я оскорбила вас незаслуженно, и мне больно думать об этом. Я надеялась… — она замолчала, облизнула губы, — несколько дней я приходила сюда каждый вечер в надежде вас встретить и принести вам свои извинения. Я обвинила вас в несправедливости, будучи сама несправедливой.

Он все-таки остановил ее.

— Не продолжайте. Я не держу на вас обиды и никогда не держал. Тем более, что мне вполне понятны ваши чувства, вызвавшие эти обвинения.

Он хотел бы продолжить — и заговорить о чем-нибудь совсем другом. Но под бой барабанов и нежную трель свирелей вторые двери зала распахнулись, и вошел король. Дойл был вынужден последовать на свое место, а леди Харроу — занять свое.

Сидя рядом с братом и отвечая на какие-то его вопросы, то и дело огрызаясь в ответ на неуместные замечания олуха, сидевшего справа от него, он практически не спускал глаз с леди Харроу. Она как всегда орудовала своей маленькой вилкой, едва прикасалась к вину и изредка улыбалась собственным мыслям. Невольно Дойл подумал, что хочет заполучить себе эти мысли, стать их частью. Безошибочно определять, почему леди Харроу хмурит брови и почему вдруг у нее на щеках появляются ямочки.

И только когда пир подошел к концу, шуты прекратили свое кривляние, а король, пожелав всем доброй ночи, ушел вместе с королевой, Дойл снова сумел приблизиться к леди Харроу.

— Вы были очень задумчивы весь вечер, — сказал он вместо подготовленного заранее замечания о приближении зимы.

— Я не думала, что это будет заметно со стороны, милорд. На самом деле, меня занимали пустяки, — еще мгновение она улыбалась, а потом нахмурилась и спросила: — завтра на суде будут объявлены приговоры?

Не стоило удивляться, что она об этом догадалась — если бы расследование продолжалось, Дойл не появился бы на пиру. Но было грустно, что она подняла эту тему, потому что дальнейший ход разговора был кристально ясен: он ответит утвердительно, она скажет что-то о жестокости и нравах, а потому уйдет.