Он не мог бы сказать с уверенностью, почему отказался настолько решительно, но одна мысль об обладании Майлой казалась ему неприятной. Он не желал ее. Как будто все его существо уверилось в том, что на свете существует только одна женщина — и стремилось к ней.

Оставив девушку на коленях посреди коридора, Дойл продолжил свой путь в подземелья, где его уже ждал отец Рикон, вероятно, пообедавший своим черным хлебом, а в двух удаленных друг от друга камерах сидели Ойстер и Трэнт.

— Все готово, милорд, — сообщил отец Рикон.

И действительно: в красной камере уже стояли обычные стол и стул, горела жаровня. Молчаливый палач в облачении тени раскладывал свои инструменты на втором столе в углу, рядом с писцом — тоже из теней.

Дойл разместился за пустым столом, по обыкновению пододвинул жаровню ближе к больной ноге и велел:

— Приведите Ойстера.

Ждать долго не пришлось. Его ввели почти сразу же — одетого в приличную одежду, почти чистого, но смертельно бледного и словно бы похудевшего за эти два дня.

— Садитесь, милорд Ойстер, — сказал Дойл светским тоном.

Ойстер сел — ему дали табурет.

— В прошлую нашу встречу вы сообщили мне, что вместе с двенадцатью членами Королевского совета придумали подлейший заговор против своего короля и сюзерена, заключавшийся в том, чтобы убить его и объявить себя регентами при младенце, которого носит под сердцем королева. Я не исказил ваших слов?

Хотя в камере было прохладно, Ойстер заметно вспотел, быстро и судорожно потер свое брюхо, где наверняка осталась тонкая царапина от кинжала Дойла, и пробормотал:

— Я был обманут и завлечен. Я не ведал, что делаю.

Дойл взял паузу, словно бы всерьез обдумывая эти нелепости, потом произнес участливо:

— Я готов поверить, что так и есть. Вы, милорд, человек недалекий, живете в развлечениях и потехах. Угрозами или лестью вас могли завлечь в заговор, которому вы никогда не сочувствовали душой.

В глазах Ойстера засветилась бешеная, сумасшедшая надежда, кажется, он готов был, подражая Майле, броситься на колени, да еще и целовать Дойлу руки. Дойл продолжил:

— Но те, кто вовлекли вас в этот заговор, не признают своей вины и называют зачинщиком вас одного.

Он затрясся.

— Знаете, что это значит? Если никто из них так и не признается…

Дойл поднялся со своего места, подошел к Ойстеру и повторил ему те слова, которые так точно подобрал Рикон. О скопстве и карах и наградах Всевышнего. Потом добавил:

— Если же мы найдем истинного виновника заговора, то вы, милорд Ойстер, хоть и не получите прощения, но, вероятно, сохраните жизнь. Избегните мучений и позора.

— Они должны признаться, — прошептал он в панике. — Они говорили… Они задумали это. Я бы взглянул им в глаза и заставил бы признаться!

Дойл довольно кивнул:

— Вы получите такую возможность. И совсем скоро, — а потом крикнул: — приведите милорда Трэнта.

К полуночи пришлось прерваться — Дойл велел развести лающихся лордов как можно дальше друг от друга, приказал писарю подготовить до утра все бумаги о сегодняшних допросах и, накинув темный плащ с глубоким капюшоном, отправился к каналам, где его поджидал Шило. Тени неслышно двигались рядом.

— Высокий лорд, — вор преклонил колено и прижался, по обыкновению, губами к руке Дойла. — Город неспокоен, он полнится слухами. Болтают, — он клацнул зубами, в поисках нужного слова, — говорят, какой-то колдунишка на Рыбном рынке совсем страх потерял. Болтают, будто ему пора вырвать его мерзкий язык и засунуть… — Шило сплюнул на землю, видимо, не желая при Дойле говорить, куда именно должен быть засунут язык. — Завтра светлый день Очищения. Всевышний наказал очищаться от грязи, падали всякой. Людишки хотят его тоже того — очистить. А он вам, может, понадобится, высокий лорд.

— Наверняка понадобится, — кивнул Дойл. Занимаясь милордами, он ни на минуту не забывал о ведьмах. Кем бы ни был этот колдун, он может что-то знать. — Где его будут очищать?

— Так на Рыбном и будут. С утра, после торгов.

Дойл протянул Шилу несколько монет, которые тот принял с еще одним почтительным поклоном и, пятясь, растворился в ночной темноте.

Дойл вернулся в замок и упал на постель совершенно без сил, давая себе слово, что, когда милорды и ведьмы не будут угрожать Эйриху, обязательно позволит себе проспать так долго, как только сумеет. Он почти не чувствовал, как Джил снимает с него одежду и набрасывает одеяло, провалившись в густой, болезненно короткий сон, который окончился слишком рано.

Рыбный рынок был далеко не лучшим местом Шеана. На три квартала во все стороны от него разносился удушливый сладковато-соленый аромат тухнущей рыбы и потрохов; брусчатка еще век назад, когда рынок только появился, покрылась несмываемым слоем скользкого жира вперемежку с тиной, поэтому ходить по нему всегда было тяжело. Но Шеан кормился богатой, полноводной рекой Трик, всегда изобилующей лоснящейся крупной рыбой, поэтому рынок не пустел ни на мгновение, привлекая бедняков, довольствовавшихся дешевой костлявой синькой и обрубками хвостов, и богачей, придирчиво выбирающих между белой сладковатой плавницей и темно-красной, пахнущей мясом кинтой. Обычно торги здесь шли с раннего утра, когда торговцы возвращались с уловом, и заканчивались задолго до полудня — никто не хотел ждать, пока свежая рыба заветрится, засохнет или начнет вонять.

Дойл в компании двух солдат из замковой охраны и двух теней прибыл на рынок как раз к окончанию торгов, но почти сразу понял, что опоздал: сбоку возле корзины с отбросами валялось несколько книг, а из дома поблизости выкидывали новые под гвалт черни. Людей собралось так много, что они потеснили палатки — всем хотелось увидеть, что будет дальше.

Ругнувшись под нос, Дойл отстегнул от седла хлыст, приготовившись, при необходимости, прокладывать себе дорогу. Как раз в тот момент, когда он перехватил свое орудие поудобней, окно второго этажа, до сих пор извергавшее книги и мятые свитки, выплюнуло прямо в кучу отбросов сухонького старичка в синем деревенском кафтане. Старичок завизжал, но и не подумал обратиться в птицу, как поступил бы на его месте порядочный колдун, а смачно рухнул в рыбную чешую и требуху. Народ завопил от восторга и начал вытаскивать старика, попутно награждая тумаками.

Дойл примерился хлыстом и с зычным криком:

— Дорогу королевской службе! — защелкал им в воздухе. Сопровождавшие его солдаты подхватили этот клич, и народ расступился — едва ли кто-то хотел примерить на себя неудовольствие королевской службы. А увидев Дойла, многие начали пятиться назад, стараясь убраться подальше — его горб узнавали едва ли не лучше, чем королевскую осанку.

Те, кто держал старика, поспешили его отпустить, а какой-то доброхот еще и пнул под зад, выталкивая вперед. Один из стражников спешился и подошел к старику, поднял его за шиворот — кафтан задрался, обнажая тощие босые ноги. Другой стражник, повинуясь знаку Дойла, схватил за шиворот того доброхота.