— Отложи аресты до возвращения в столицу. Большая охота священна.

— Я бы не обратил на это никакого внимания… — заметил Дойл, — если бы у меня было достаточно людей для перевозки двенадцати арестованных.

Он не боялся, что милорды сбегут. Слухи о поимке Ойстера еще не разошлись, а когда разойдутся — никто из членов совета не отважится на побег, тем самым признавая себя виновным. Они будут ждать и надеяться, что сумеют оправдаться или откупиться, и утешать себя мыслями о том, что их, потомков старинных родов, не коснется рука правосудия.

Дойл вышел из королевского шатра с мыслью о том, что этот еще не кончившийся день вымотал его до предела. Но было еще одно дело, которое требовало завершения — причем именно сегодня.

В лекарском шатре было темно, тихо и пусто, если не считать самого лекаря. Взгляд Дойла заметался от одного тюфяка к другому.

— Где леди Харроу?

Старик обернулся, поклонился и пробормотал:

— Леди со своей служанкой ушла два часа назад, сказала, что желает поговорить с вами, милорд.

В другой раз Дойл бы не поленился как следует встряхнуть этого дурака, который не должен был никуда выпускать свою пациентку, но сейчас у него не было на это ни сил, ни желания.

Вероятнее всего, леди Харроу подошла к его шатру как раз тогда, когда он беседовал с Ойстером, и не захотела им мешать. Поэтому Дойл почти без колебаний направился к ее личному шатру — именно туда она должна была уйти, не пожелав возвращаться в лекарскую.

И действительно, в ее шатре горели пятна зажженных свечей, на фоне которых то и дело мелькала небольшая тень. Дойл приблизился и остановился в нерешительности. На мгновение представилось, что женщина уже разделась ко сну, и лежит сейчас, закутанная в одеяла и теплые шкуры. С непокрытыми волосами. На эту мысль тело отозвалось недвусмысленно и даже болезненно. Мотнув головой, он постарался вернуть себе трезвость мышления и занес руку для того, чтобы поскрести по ткани, но не успел — полог приподнялся, и на улицу выглянула старуха-служанка с пустым ведром. Отшатнулась, увидев его.

— Лежи Харроу еще не легла?

— Леди собирается к вечернему пиру, милорд, — ответила служанка хриплым, надломленным, старым голосом.

— Передай ей, что ее желает видеть милорд Дойл.

Оставив ведро, служанка вернулась в шатер. Дойл напряг слух и разобрал ее сообщение и последовавший ответ:

— Передай милорду, что я не расположена сейчас его видеть.

Старуха что-то добавила — кажется, увещевательное, на что леди Харроу сказала громче:

— Мне все равно.

Опять старушечье бормотание. До Дойла донеслись слова «обещание» и «решение».

— Ты знаешь мое отношение. Никогда.

Теперь в бормотании ему удалось разобрать «время», «необходимость» и «долг». За ними последовала тишина. Потом резкое:

— Застегни платье.

Дойл поспешно отошел на несколько шагов от шатра, и спустя минуту на улицу вышла леди Харроу. Дойл поклонился ей — во всяком случае, обозначил поклон — и спросил:

— Надеюсь, вы не смертельно заскучали в лекарском шатре.

Он подозревал, что она чувствует себя обиженной — он воспользовался ее помощью, совершенно неоценимой, а после оставил скучать в компании ворчливого старика на половину дня.

— Нет, — ответила она кратко и почему-то раздраженно.

Он вспомнил ее рассказ о том, как эмирский лекарь в доме отца учил ее и развлекал, пока она была ребенком, и прибавил:

— Не обижайтесь — я весьма ценю лекарское дело.

На ее губах так и не появилась ожидаемая улыбка, а глаза по-прежнему были холодными, и в них чувствовалось что-то еще. Что-то близкое к презрению или раздражению — хотя еще несколько часов назад, неся ее на руках, Дойл готов был поклясться, что читал в них уважение и, возможно, даже симпатию. Непроизвольно сжалась в кулак здоровая рука.

— Вы хотели видеть меня, милорд Дойл, — произнесла она сухо. — И что-то мне сказать.

Она поджала губы, так что они стали еще тоньше, чем были в тот день, когда Дойл с тенями обыскивал ее дом. Что-то произошло за время второй охоты, допроса и последующей беседы с Эйрихом. Дойл сделал небольшой шаг вперед, чтобы отчетливей видеть лицо леди Харроу в наступивших серых сумерках. Она словно непроизвольно отшатнулась — совсем несильно, но слишком заметно. Так, как отшатывались от него все женщины, всегда.

Самолюбие взвыло раненым зверем. Захотелось пожелать хорошего вечера — и убраться прочь. Но Дойл редко позволял чувствам управлять им. Разум же требовал выяснить, что заставило леди Харроу так перемениться — потому что изменения были заметны. В отличие от других — многих других — она не могла вдруг проникнуться отвращением к его уродству. Она наблюдает его уже достаточно долго. Проклятье, сегодня днем она совершенно не выказывала отвращения, обнимая его за шею и позволяя поднять себя.

Значит, что-то произошло.

Дойл сглотнул, подавив желание облизнуть ставшие сухими губы, и коротко спросил:

— Леди, вероятно, я нанес вам обиду?

Он не привык задавать таких вопросов. Но просто уйти, в очередной раз пытаясь зализать раны на собственной гордости, было бы просто глупо. Не в этот раз.

На мгновение в глазах леди Харроу зажегся привычный огонек — но тут же потух. Она выпрямила спину, хотя и так стояла прямо, подняла голову, хотя в этом не было никакой нужды — она и так смотрела на него сверху вниз, и ответила:

— Милорд Дойл, я благодарна вам за беспокойство и рада, что сумела сегодня в некотором роде помочь в вашем нелегком деле защиты его величества от козней изменщиков. Я буду готова и в дальнейшем служить моему королю, как належит верной подданной. Однако я со всей искренностью прошу вас, господин глава тайной службы, не навязывать мне своего общества и не вести со мной приватных бесед.

В ушах зашумело, на языке загорчило. Дойл наклонился вперед, чувствуя, как волна унижения захлестывает его с головой, и прошипел:

— Леди оскорбляет мое общество?

— Милорд, оно меня утомляет. Прошу прощения, но мне нужно переодеться к вечернему пиру.

Глубокий реверанс, юбка взметнулась в резком развороте — и леди Харроу скрылась в шатре. Дойл пожалел, что у него рядом нет ни одного стула, который можно было бы отшвырнуть.

К себе в шатер он ворвался. Все-таки пнул попавший под ноги табурет. Рявкнул:

— Мальчишка!

Джил вынырнул откуда-то из-за тюфяка и протараторил:

— Милорд, еда и вино готовы.

Выдох. Дойл упал на тюфяк. Джил быстро стянул с него сапоги, но подать еду не решился — и верно. Дойл подозревал, что в этом случае зашвырнул бы поднос подальше. Больше всего его злило непонимание. Он не мог угадать, что именно вызвало в леди Харроу такое отвращение.