Он внимательно изучил каждого из двенадцати лордов, которых назвал Ойстер — проследил, как они едят и пьют, как держат золотые кубки, как смеются, вытирая о скатерть жирные пальцы. При этом он умудрился ни разу не остановить взгляд на сидящей почти на противоположенном конце стола леди Харроу, словно она была невидимкой. Но краем глаза он все равно заметил и ее бледность, и слишком яркие губы, и то, как старательно она избегала смотреть в его сторону.

Старуха Мила дала ему неплохую подсказку — но Дойл понятия не имел, что с ней делать, а главное, нужно ли. Нежная леди Харроу повидала немало за время войны, и ее душа противится тому, чтобы соприкасаться со всем, так или иначе с этой войной связанным. Ей противна мысль о том, что и в мирное время существуют предатели, правду из которых можно вырвать только под пытками, а наказание для которых — мучительная и позорная смерть. И еще противней ей думать о том, что она могла сказать лишнее слово человеку, способному пытать и убивать.

Обругав себя слабаком и размазней, он твердо повернул голову и взглянул на леди Харроу, а потом не менее твердо и решительно отвернулся. Ему опротивело насилие, особенно над женщинами. Искать ее общества — будет насилием над ней. И он однозначно не станет им заниматься.

В шатер вошел Эйрих, и Дойл сосредоточил свое внимание на нем, подливая ему вина и изредка говоря что-нибудь о ком-то из гостей, особенно уделяя внимание Кэнту, который, перебрав вина, потрясал в воздухе своей ручищей и то и дело похлопывал по плечу своего соседа-рыцаря. У того, кажется, даже доспехи начали мяться, а лицо было невероятно кислым.

Наутро выехали с рассветом — все такая же пестрая, торжественная, праздничная процессия потянулась от леса обратно в Шеан. Праздник Большой охоты был завершен, за королем везли растянутую шкуру убитого оленя, горны и рожки оглушительно гудели.

Замок встретил тишиной и ощутимым после уличного ветра теплом. Управляющий потрудился на славу, протопив его насквозь. Королева ожидала их в большом тронном зале — все еще тощая и плоская, с рыбьим лицом, но непривычно улыбающаяся и даже как будто приятная. За ее спиной возились две дородные монахини, подкладывали подушечки и предлагали набросить на плечи выделанную шкурку северного кота.

Дойл остановился на середине зала, а Эйрих по-мальчишески легко взбежал к трону и под ликующие возгласы свиты поцеловал королеву. Солнечный луч блеснул на его короне. Свита зашумела еще громче.

Дойл же, убедившись, что венценосная пара собрала все внимание, незаметно покинул зал через боковую дверь и поспешил к своим покоям, возле которых его должен был ожидать отец Рикон.

И действительно, он стоял в своем сером одеянии, с покрытой широким капюшоном головой, сложив руки перед грудью, и, кажется, молился. Но, очевидно, молитва была не слишком жаркой, потому что он тут же прервал ее и произнес:

— Пленного милорда уже разместили в подземных покоях.

— Отлично, — кивнул Дойл и распахнул двери своих комнат, в этот раз — теплых, даже жарких. — Скоро ему придется потесниться. Парадных покоев внизу мало, а знатных гостей будет много. Эти дни были спокойны?

— Как водная гладь в безветренный день, милорд, — сообщил Рикон, тем самым подтверждая правоту версии Дойла. Королеву никто трогать не собирался. Даже ведьма. Во всяком случае, пока. Кстати о ведьме.

— Никакого колдовства не было замечено?

— Никакого, милорд. Возможно, другие люди милорда смогут рассказать ему больше, но ваш слуга не встретил ни единого проявления магии.

Под «другими людьми» Рикон подразумевал Шило и его подельников. Он бы хотел тоже иметь на них выход, но Дойл был непреклонен — тайная служба должна работать сама по себе, а его знакомые из мира жуликов и воров — сами по себе. Он предпочитал иметь возможность получать информацию с двух сторон.

— С другими людьми я поговорю. А пока… — Дойл вздохнул и потер глаза, — нас ждет общение с глубокоуважаемым королевским советом. Но — без грубости. Только вежливая беседа.

— Я отдам распоряжения, милорд, — Рикон поклонился, коснулся сухими губами руки Дойла и вышел за дверь.

Двенадцать милордов Королевского совета были доставлены в подвалы Шеана в течение двух часов. Вернувшись с охоты, они еще не успели разъехаться по своим имениям и загородным домам и все оставались в столице, где не имели никакой возможности противиться силе армии и теней из тайной службы.

Здесь, в Шеане, Дойл сумел выдохнуть с облегчением. Он не слишком любил город, но после трех безумных нервных дней вдали от него был рад вернуться. Здесь он мог положиться на огромную мощь, а не на горстку теней.

К тому времени, как отец Рикон вернулся и доложил, что милорды ожидают в личных покоях, Дойл успел переодеться, обмыться с дороги и просмотреть несколько записок, доставленных за время его отсутствия. Две касались дел его владений, где он появлялся всего дважды в жизни, а еще одна была от Шила — с просьбой о встрече. Сам он, конечно, писать не умел, но держал какого-то ученого паренька.

Дойл бросил в камин все три бумаги как раз в тот момент, когда Рик вошел и сообщил, что все готово. Разумеется, их, как уважаемых и знатных людей, пока не стали запирать в нижних камерах, хотя Дойл не сомневался в том, что рано или поздно они будут туда переправлены. Однако пока Рик разместил их в небольших кельях северной башни — старой, мало используемой и почти не отапливаемой. Плотнее завернувшись в меховой плащ, который так кстати набросил ему на плечи Джил, Дойл вошел в первую из келий, где возле окна стоял низкий, напряженный и как будто собравшийся в комок милорд Трэнт. Услышав скрип двери, он резко обернулся и пролаял:

— По какому праву вы привезли меня сюда?

— По приказу короля, милорд, — ответил Дойл спокойно. — И если вам дорого благополучие его величества, вы ответите на мои вопросы — прямо и четко.

— Я — преданный слуга короны, — рявкнул Трэнт.

— Тогда, — Дойл прислонился к двери плечом, — вас не затруднит ответить на мои вопросы. В противном случае, я задам вам их снова. Но в менее комфортных условиях.

Ответы Дойла не удивили. Это были «поклеп», «подлая ложь», «наветы» и «гнусная клевета». Только глаза у него бегали из стороны в сторону и руки так явственно потели, что он был вынужден то и дело вытирать их о штаны из плотного дорогого сукна.

— Жаль, что вы не хотите говорить мне правду, милорд Трэнт, — сообщил ему Дойл и вышел из кельи. Этого допросят на дыбе.

Милорд Грейл — так непохожий на Трэнта, длинный, худощавый, с желтоватым лошадиным лицом, тоже начал браниться с порога. Только он не обвинял во лжи, а утверждал, что его подставили и оклеветали, чтобы занять его место в совете. У него не потели ладони и не бегали глаза, зато он то и дело облизывал сохнущие губы и хватал себя за подбородок через слово. И от него буквально пахло страхом.

Милорд Эск был спокоен и невозмутим, как глыба гранита. Он не ругался и не угрожал, а в ответ на все вопросы достойно сообщил: