Всю дорогу солнце палило нещадно; даже на закате, когда оноразбухало и багровело, как в лихорадке, оно до последнего жарко светило сквозьрасщелины между скалами по левую руку, слепило глаза, обращало каждую капелькупота в сверкающую призму боли.

А потом появилась трава: поначалу — лишь чахлая желтаяпоросль, но поразительно жизнеспособная. Она с завидным упорством цеплялась захудосочную размытую почву. Дальше, чуть выше по склону, показались редкие пучкиведьминой травы, которые очень быстро сменились густой, буйной зеленью. А потомв воздухе разлилось первое благоухание уже настоящей травы, что рославперемешку с тимофеевкой под сенью первых карликовых елей. Там, в тени, стрелокзаметил коричневый промельк. Он выхватил револьвер, выстрелил раз и подбилкролика прежде, чем Джейк успел вскрикнуть от изумления. А уже через секундустрелок убрал револьвер в кобуру.

— Здесь мы и остановимся, — сказал он.

Еще выше по склону были деревья: зеленые ивы. Зрелище —поразительное после выжженной стерильной пустыни, бесконечного голого сланца.Где-то в глубине этой рощи обязательно есть родник, может быть, даже и не один,и там наверняка попрохладнее, но все же лучше остаться здесь, на открытомместе. Силы парнишки, похоже, уже на исходе, а ведь вовсе не исключено, что всумраке рощи гнездятся летучие мыши-вампиры. Их крики могли разбудить мальца,как бы он крепко ни спал, а если это и вправду вампиры, то вполне могло такполучиться, что они оба уже не проснутся… во всяком случае, в этом мире.

— Пойду дров наберу, — сказал мальчик.

Стрелок улыбнулся:

— Нет, не надо тебе никуда ходить. Лучше сядь, Джейк.Посиди.

Чья это фраза? Какой-то женщины. Сюзан? Стрелок не помнил.Время ворует память, как любил говорить Ванни. Вот про Ванни он помнил.

Мальчик послушно сел. Когда стрелок вернулся, Джейк уже спалв траве. Большой богомол совершал свое вечернее омовение прямо на упругой челкепарнишки. Стрелок рассмеялся — в первый раз за бог знает сколько времени, —разжег костер и отправился за водой.

Заросли ив оказались гуще, чем показалось ему поначалу, и вблекнувшем свете заходящего солнца там было довольно-таки неуютно. Но он набрелна ручей, бдительно охраняемый квакшами и лягушками. Стрелок наполнил водойодин бурдюк… и вдруг замер. Звуки ночи всколыхнули в нем какое-то тревожноесладострастие — чувственность, которую не смогла разбудить даже Элли, таженщина, с которой он был в Талле. Но от Элли ему было нужно другое: чтобы онарассказала ему все, что ему надо было знать. Стрелок отнес это странноеощущение на счет резкой, ошеломляющей смены обстановки после пустыни. Послевсех этих бессчетных миль голого сланца мягкость вечернего сумрака казаласьпочти непристойной.

Он вернулся к костру и, пока закипала вода в котелке,освежевал кролика. Вместе с последней банкой консервированных овощей из кроликавышло отличное рагу. Стрелок разбудил Джейка, а потом долго смотрел, какпарнишка ест: отрешенно и сонно, но жадно.

— Завтра мы никуда не пойдем. Побудем здесь, — сказалстрелок.

— Но человек, за которым вы гонитесь… этот священник…

— Он не священник. И не волнуйся. Никуда он от нас неденется.

— Откуда вы знаете?

Стрелок лишь покачал головой. Просто он знал, что так будет…и ничего в этом знании хорошего не было.

После ужина он ополоснул жестяные банки, из которых они ели(опять поражаясь тому, как он небрежно расходует воду), а когда обернулся,Джейк уже спал. Стрелок вновь ощутил знакомые толчки в груди, будто что-товнутри то вздымается, то опадает — это странное чувство, которое он безотчетносвязывал с Катбертом. Они были ровесниками, но Катберт казался намного моложе.

Его папироса упала в траву, и он носком сапога подтолкнул еев костер. Потом он еще долго смотрел на огонь, на чистое желтое пламя, совсемне похожее на пламя от горящей бес-травы. В воздухе разлилась изумительнаяпрохлада. Стрелок лег на землю, спиной к костру.

Откуда-то издалека, из ущелья, теряющегося в горах,доносились глухие раскаты грома. Он уснул. И увидел сон.

Сюзан Дельгадо, его любимая, умирала у него на глазах.

А он смотрел. Его руки держали — по два дюжих крестьянина скаждой стороны, — шею его стиснул тяжелый и ржавый железный ошейник. На самомделе все было не так — его даже не было там, на площади, но сон — это сон, унего своя логика и свои законы.

Он смотрел, как она умирает. Даже сквозь гарь и дым онразличал запах ее горящих волос, слышал крики толпы: "Гори огнем!"… ивидел цвет своего собственного безумия. Сюзан, прелестная девушка у окна, дочьтабунщика. Как она мчалась по Спуску, и их тени — лошади и всадницы — сливалисьв единую тень. Она была словно сказочное существо из легенды, необузданная исвободная. Как они с ней бежали, держась за руки, по кукурузному полю. А теперьлюди, собравшиеся у помоста, кидали в нее кукурузными листьями, и листьязагорались прямо на лету, еще прежде, чем падали в пламя. "Приходи,жатва", — кричали они, заклятые враги света и любви, а где-то гаденькохихикала ведьма. Риа, так ее звали, старую каргу. А Сюзан чернела, обугливаясьв огне, ее кожа трескалась, и…

Она что-то пыталась ему прокричать?

— Мальчик, — кричала она. — Роланд, мальчик!

Он рванулся, увлекая за собой своих стражей. Железныйошейник врезался в шею, и Роланд услышал, как из его горла рвется скрежещущий,сдавленный хрип. В воздухе стоял тошнотворный сладковатый запах поджаренногомяса.

Мальчик смотрел на него из окна высоко над костром, из тогоже окна, где когда-то сидела Сюзан — та, которая научила его быть мужчиной, —сидела и напевала старинные песни: "Эй, Джуд", "Вольную волюбольшой дороги" и "Беспечную любовь". Мальчик стоял у окна, какгипсовая статуя святого в соборе. Его глаза были словно из мрамора. Лоб Джейкапронзал острый шип.

Стрелок ощутил, как из самых глубин нутра рвется сдавленный,режущий горло вопль, означающий начало безумия.

— Н-н-н-н-н-н-н-н…

Роланд вскрикнул и проснулся от того, что его обожгло пламякостра. Он сел рывком, все еще ощущая присутствие страшного сна про Меджисгде-то рядом. Сон душил его, как железный ошейник, который сжимал его шею восне. Когда он рванулся к Сюзан, здесь, наяву, он нечаянно попал рукой вгаснущие угли костра. Он поднес руку к лицу, буквально физически ощущая, каксон улетает прочь, оставляя только застывший образ мальчика, Джейка, белого какмел. Святого для демонов.