Катберт взглянул на него чуть ли не с ужасом.

— Вот туда? А если…

Роланд взмахнул рукой, оборвав его на полуслове:

— Да мы с тобой заявились на сто лет раньше других. Насникто не увидит.

— Ну ладно.

Ребята медленно подошли к виселице. Птицы, негодующе хлопаякрыльями, снялись с насиженных мест, каркая и кружа — ни дать ни взять толпавозмущенных крестьян, которых лишили земли. На чистом утреннем небе Внутреннегомира их тела вырисовывались черными плоскими силуэтами.

Только теперь Роланд почувствовал свою причастность к тому,что должно было произойти. В этом деревянном сооружении не было благородства.Оно никак не вписывалось в безупречно отлаженный механизм цивилизации, всегдавнушавший Роланду благоговейный страх. Обычная покоробленная сосна из Лесногофеода, покрытая белыми кляксами птичьего помета. Они были повсюду: наступеньках, на ограждении, на помосте. И от них жутко воняло.

Роланд повернулся к Катберту, напуганный и потрясенный, иувидел на лице друга то же самое выражение.

— Я не смогу, Ро, — прошептал Катберт. — Не смогу я на этосмотреть.

Роланд медленно покачал головой. Это будет для них уроком,вдруг понял он, но не ярким и радостным, а, наоборот, чем-то древним,уродливым, изъеденным ржой… Вот почему их отцы разрешили им прийти на казнь. Ис обычным своим упрямством и молчаливой решимостью Роланд взял себя в руки,готовясь встретить это ужасное «что-то», чем бы оно ни обернулось.

— Сможешь, Берт.

— Я ночью потом не засну.

— Значит, не будешь спать. — Роланд так и не понял, при чемздесь сон.

Катберт схватил Роланда за руку и посмотрел на него с такойпронзительной болью во взгляде, что Роланд снова засомневался и отчаяннопожалел о том, что в тот вечер они вообще сунулись в западную кухню. Отец былправ. Лучше бы все жители Тонтоуна — мужчины, женщины, дети — умерли. Лучше ужтак, чем вот это.

И все же. И все же. Это был для него урок — страшное«что-то», острое, зазубренное, проржавелое, — и Роланд не мог его пропустить.

— Давай лучше не будем туда подниматься, — сказал Катберт. —Мы и так уже все увидели.

И Роланд нехотя кивнул, чувствуя, как это ужасное инепонятное «что-то» потихоньку его отпускает. Корт, будь он здесь, влепил бы имобоим по хорошей затрещине и заставил бы взобраться на помост, шаг за шагом…шмыгая по дороге разбитыми в кровь носами и глотая соленые сопли. Может быть,Корт даже забросил бы на перекладину новенькую пеньковую веревку с петлей наконце, заставил бы их по очереди просунуть голову в петлю и постоять на дверцелюка, чтобы прочувствовать все в полной мере. Корт непременно бы врезал им ещераз, если бы кто-то из них вдруг захныкал или с испугу напрудил в штаны. ИКорт, разумеется, был бы прав. В первый раз в жизни Роланду захотелось скореестать взрослым.

Нарочито медленно он отломил щепку от деревянногоограждения, положил ее в нагрудный карман и только тогда отвернулся.

— Ты это зачем? — спросил Катберт.

Роланду очень хотелось сказать в ответ что-нибудь бравое,типа: Да так, на счастье… — но он лишь поглядел на Катберта и тряхнул головой.

— Просто чтобы было, — сказал он чуть погодя. — Всегда.

Они отошли подальше от виселицы и, усевшись на землю, сталиждать. Где-то через час начали собираться первые зрители, большинство — целымисемьями. Они съезжались на разваливающихся повозках и везли с собой еду:корзины с холодными блинами, начиненными джемом из диких ягод. В животе уРоланда заурчало от голода, и он снова спросил себя: где тут достоинство, гдеблагородство? Он даже подумал, что, может, достоинство и благородство — этоочередная ложь, выдуманная взрослыми. Или это такие сокровища, до которых такпросто не доберешься? Ему казалось, что даже в том, как Хакс бродил по чадящейкухне в своем перепачканном белом костюме и орал на поварят, и то было большедостоинства. Роланд сжал в кулаке щепку, которую отломил от ограждения напомосте. Рядом с ним на траве лежал Катберт с деланно безразличным лицом.

В конце концов все оказалось не так уж и страшно, и Роландбыл этому рад. Хакса привезли на открытой повозке, но узнать его можно было лишьпо неохватному туловищу: ему завязали глаза черной широкой тряпкой, котораязакрывала почти все лицо. Кое-кто начал швыряться в него камнями, нобольшинство зрителей даже не оторвались от своих завтраков.

Какой-то стрелок, которого мальчик не знал (он ещепорадовался про себя, что не отец вытащил черный камень), помог толстому поваруподняться на эшафот, осторожно ведя его под руку. Двое стражников из Дозоразаранее прошли вперед и встали по обеим сторонам от люка. Хакс и стрелоквзобрались на помост, стрелок перекинул веревку с петлей через перекладину,надел петлю Хаксу на шею и затянул ее так, чтобы узел оказался точно под левымухом. Птицы улетели, но Роланд знал, что они выжидают и скоро вернутся.

— Не желаешь покаяться? — спросил стрелок.

— Мне не в чем каяться. — Слова Хакса прозвучали наудивление отчетливо, а в его голосе явственно слышалось какое-то странноедостоинство, несмотря на то что его заглушала та черная тряпка, закрывавшаярот. Ткань легонько колыхалась под тихим ветерком, который только что поднялся.— Я не забыл лица своего отца, оно всегда было со мной.

Роланд внимательно пригляделся к толпе, и то, что он тамувидел, его встревожило. Что это — сострадание? Может быть, восхищение? Надобудет спросить у отца. Если предателей называют героями ("Или героев —предателями", — мрачно подумал Роланд), значит, пришли темные времена.Воистину, темные времена. Жаль, что ему не хватает пока разумения разобратьсяво всем как следует. Он подумал про Корта и про хлеб, который он дал им с Катбертом.Теперь мальчик испытывал к своему наставнику искреннее презрение. Близок день,когда Корт будет служить ему. Может быть, только ему, а Катберту — нет. Можетбыть, Катберт согнется под непрерывным градом нападок Корта и останется конюхомили пажом (или еще того хуже — станет надушенным и напомаженным дипломатом,который слоняется по приемным и вместе с впавшими в маразм престарелымикоролями и принцами тупо пялится в псевдомагические хрустальные шары). Катберт— да, может быть. Но он, Роланд, — нет. Он это знал. Он создан для безбрежныхпросторов и дальних странствий. Уже потом, вспоминая об этом в своемодиночестве, Роланд сам диву давался, что такая судьба когда-то казалась емузаманчивой.

— Роланд?

— Да тут я, тут. — Он взял Катберта за руку, и их пальцысцепились намертво.