Они шли вперед и постоянно наталкивались на симметричныекострища, оставленные человеком в черном через равные промежутки, и стрелкукаждый раз казалось, что теперь эти кострища свежее. А на третью ночь он увиделвдали слабое мерцание пламени — где-то у первых уступов предгорий. Он столькождал этого мига, но никакой радости почему-то не было. Ему вдруг вспомнилосьодно из присловий Корта: "Остерегайся того, кто прикидывается хромым".

На четвертый день, примерно в два часа пополудни, Джейкспоткнулся и чуть не упал.

— Ну-ка давай-ка присядем, — сказал стрелок.

— Нет, со мной все в порядке.

— Садись, я сказал.

Мальчик послушно сел. Стрелок примостился на корточках рядом— так, чтобы его тень падала на парнишку.

— Пей.

— Я не хотел пить, пока..

— Пей.

Мальчик сделал три глотка. Стрелок смочил уголок попоны,которая теперь стала намного легче, и обтер влажной тканью Джейковы запястья илоб, горячие и сухие, как при очень высокой температуре.

— Теперь каждый день в это время мы будем делать привал. Напятнадцать минут. Хочешь вздремнуть?

— Нет.

Мальчик пристыженно посмотрел на стрелка. Тот ответил емумягким, ласковым взглядом. Как бы невзначай стрелок вытащил из патронташа одинпатрон и начал вертеть его между пальцами. Мальчик смотрел на патрон, какзачарованный.

— Здорово, — сказал он.

Стрелок кивнул.

— А то. — Он помолчал. — Когда мне было столько же лет, кактебе, я жил в городе, окруженном стеной. Я тебе не рассказывал?

Мальчик сонно покачал головой.

— Ну так вот. Там был один человек. Очень плохой человек…

— Тот священник?

— Ну, если честно, мне иногда тоже так кажется, — отозвалсястрелок. — Если бы их было двое, они могли бы быть братьями. Или вообщеблизнецами. Но я ни разу не видел их вместе. Ни разу. Так вот, этот плохойчеловек… этот Мартен… он был чародеем… как Мерлин. Там, откуда ты, знают проМерлина?

— Мерлин, король Артур и рыцари Круглого стола, — соннопробормотал Джейк.

Стрелок почувствовал, как по телу прошла неприятная дрожь.

— Да, — сказал он, — твоя правда, за правду — спасибо. АртурЭльд. Я был совсем маленьким…

Но мальчик уже уснул — сидя, аккуратно сложив руки наколенях.

— Джейк?

— Да!

Казалось бы, самое обыкновенное слово, но когда мальчик егопроизнес, стрелку вдруг стало страшно. Но он никак этого не показал.

— Когда я щелкну пальцами, ты проснешься. И будешь бодрым иотдохнувшим. Ты понял?

— Да.

— Тогда ложись.

Стрелок достал кисет и свернул себе папироску. Его непокидало гнетущее ощущение, что чего-то не хватает. Он попытался понять, чегоименно, и после усердных раздумий наконец сообразил: исчезли это сводящее с умаощущение спешки и страх, что в любое мгновение он может сбиться со следа, чтотот, кого он так долго преследовал, скроется навсегда, и останется толькобледнеющий след, ведущий в никуда. Теперь это чувство пропало, и постепеннострелок преисполнился непоколебимой уверенности, что человек в черном хочет,чтобы его догнали. Остерегайся того, кто прикидывается хромым.

И что будет дальше?

Вопрос был слишком расплывчатым для того, чтобы вызвать устрелка интерес. Вот Катберта он бы точно заинтересовал, причем живозаинтересовал (и он бы наверняка выдал по этому поводу неплохую шутку), ноКатберта больше нет, как нет и Рога Судьбы, и теперь стрелку только и остается,что идти вперед. А ничего другого он просто не знает.

Он курил, и смотрел на парнишку, и вспоминал Катберта,который всегда смеялся — так и умер, смеясь, — и Корта, который вообще никогдане смеялся, и Мартена, который изредка улыбался — тонкой и тихой улыбкой,излучавшей какой-то тревожный свет… точно глаз, открытый даже во сне, глаз, вкотором плещется кровь. И еще он вспоминал про сокола. Сокола звали Давид, вчесть того юноши с пращой из старинной легенды. Давид — и стрелок в этом никапельки не сомневался — не знал ничего, кроме потребности убивать, рвать итерзать, и еще — наводить ужас. Как и сам стрелок. Давид был вовсе недилетантом: он был в числе центровых, ведущих игроков.

Разве что в самом конце уже — нет.

Внутри все болезненно сжалось, отдаваясь пронзительной больюв сердце, но на лице у стрелка не дрогнул ни единый мускул. И пока он смотрел,как дымок от его самокрутки растворяется в жарком воздухе пустыни, его мысливернулись в прошлое.

Белое, безупречно белое небо, в воздухе — запах дождя.Сильный, сладостный аромат живой изгороди и распустившейся зелени. Конец весны.Время Новой Земли, как его еще называли.

Давид сидел на руке у Катберта — маленькое орудиеуничтожения с яркими золотистыми глазами, устремленными в пустоту. Сыромятнаяпривязь, прикрепленная к путам на ногах у сокола, обвивала небрежной петлейруку Берта.

Корт стоял в стороне от обоих мальчишек — молчаливая фигурав залатанных кожаных штанах и зеленой хлопчатобумажной рубахе, подпоясаннойстарым широким солдатским ремнем. Зеленое полотно рубахи сливалось по цвету слиствой живой изгороди и дерном зеленой площадки на заднем дворе, где дамы ещепока не приступили к своей игре.

— Приготовься, — шепнул Роланд Катберту.

— Мы готовы, — самоуверенно проговорил Катберт. — Да, Дэви?

Они говорили друг с другом на низком наречии — на языке,общем для судомоек и землевладельцев; день, когда им будет позволеноизъясняться в присутствии посторонних на своем собственном языке, наступит ещене скоро.

— Подходящий сегодня денек для такого дела. Чуешь, пахнетдождем? Это…

Корт рывком поднял клетку, которую держал в руках. Боковаястенка открылась. Из клетки выпорхнул голубь и на быстрых трепещущих крыльяхвзвился ввысь, устремившись к небу. Катберт потянул привязь, но при этомнемного замешкался: сокол уже снялся с места, и его взлет вышел слегканеуклюжим. Резкий взмах крыльями — и сокол выправился. Быстро, как пуля,рванулся он вверх, набирая высоту. И вот он уже выше голубя.

Корт небрежной походкой подошел к тому месту, где стоялиребята, и с размаху заехал Катберту в ухо своим громадным кулачищем. Мальчикупал без единого звука, хотя его губы болезненно скривились. Из уха медленновытекла струйка крови и пролилась на сочную зелень травы.