— Я священник. Дайте пройти. Последнее причастие…

Он видит черный балахон и обмирает от ужаса. Это он. Человекв черном. Собрав последние силы, Джейк отворачивается от него. Где-то играетрадио, передают песню рок-группы «Кисс». Он видит, как его руки скребут поасфальту — белые, маленькие, аккуратные. Он никогда не грыз ногти.

Глядя на свои руки, Джейк умирает.

Стрелок сидел, погруженный в тяжелые думы. Он устал, все еготело болело, и мысли рождались у него в голове с изматывающей медлительностью.Рядом с ним, зажав руки между колен, спал удивительный мальчик. Он рассказалсвою историю очень спокойно, хотя ближе к концу его голос дрожал — это когда ондошел до «священника» и до "последнего причастия". Разумеется, онничего не рассказывал ни о своей семье, ни о своем ощущении странной, сбивающейс толку раздвоенности, но все равно кое-что просочилось в его рассказ —достаточно, чтобы понять. Такого города, который описывал мальчик, нет и небыло никогда (разве что это был легендарный Лад) — но это было не самоестранное. Хотя стрелок все равно не на шутку встревожился. Вообще весь рассказбыл каким-то тревожным. Стрелок боялся даже задумываться о том, что все этоможет значить.

— Джейк?

— У-гу?

— Ты хочешь помнить об этом, когда проснешься? Или хочешьзабыть?

— Забыть, — быстро ответил мальчик. — Я был весь в крови. Икогда кровь пошла у меня изо рта, у нее был такой вкус… я как будто говнанаелся.

— Хорошо. Сейчас ты заснешь, понятно? И будешь спать.По-настоящему. Давай-ка ложись.

Джейк послушно лег. Такой маленький, тихий и безобидный — свиду. Однако стрелку почему-то не верилось в то, что мальчик действительнобезобидный. Было в нем что-то странное, роковое, некий дух предопределенности.Как будто это была очередная ловушка. Стрелку не нравилось это гнетущееощущение, но ему нравился мальчик. Ему очень нравился мальчик.

— Джейк?

— Тс-с. Я хочу спать. Я сплю.

— Да. А когда ты проснешься, ты все забудешь. Все, что мнерассказал.

— О'кей. Хорошо.

Мальчик спал, а стрелок смотрел на него и вспоминал своедетство. Мысленно возвращаясь в прошлое, он обычно испытывал странное ощущение,будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим — с человеком, которыйпрошел сквозь легендарный кристалл, изменяющий время, прошел и стал совершеннодругим. Не таким, каким был. Но теперь его детство вдруг подступило так близко.Мучительно близко. Здесь, в конюшне дорожной станции, было невыносимо жарко, истрелок отпил еще воды. Совсем немного, буквально глоток. Потом он поднялся ипрошел в глубь строения. Остановился, заглянул в одно из стойл. Там в углулежала охапка белой соломы и аккуратно сложенная попона, но лошадьми не пахло.В конюшне не пахло вообще ничем. Солнце выжгло все запахи и не оставило ничего.Воздух был совершенно стерилен.

В задней части конюшни стрелок обнаружил крошечную темнуюкомнатушку с какой-то машиной из нержавеющей стали, похожей на маслобойку. Еене тронули ни ржавчина, ни порча. Слева торчала хромированная труба, а под нейбыло отверстие водостока. Стрелок уже видел такие насосы в других засушливыхместах, но ни разу не видел такого большого. Он себе даже не представлял, какглубоко нужно было бурить этим людям (которых давно уже нет), чтобы добратьсядо грунтовых вод, затаившихся в вечной тьме под пустыней.

Почему они не забрали с собой насос, когда покидали станцию?

Наверное, из-за демонов.

Внезапно он вздрогнул. По спине пробежал холодок. Кожапокрылась мурашками, которые тут же исчезли. Он подошел к переключателю и нажалкнопку «ВКЛ». Механизм загудел. А примерно через полминуты струя чистой,прохладной воды вырвалась из трубы и устремилась в водосток, в системурециркуляции. Из трубы вылилось, наверное, галлона три, а потом насос сощелчком отключился. Да, зверь-машина, такая же чуждая этому месту и времени,как и истинная любовь, и такая же неотвратимая, как Суд Божий. Молчаливоенапоминание о тех временах, когда мир еще не сдвинулся с места. Вероятно,машина работала на атомной энергии, поскольку на тысячи миль вокругэлектричества не наблюдалось, а сухие батареи уже давно бы разрядились. Еесделали на заводе компании под названием "Северный Центрпозитроники". Стрелку это совсем не понравилось.

Он вернулся и сел рядом с мальчиком, который спал, подложиводну руку под щеку. Симпатичный такой мальчуган. Стрелок выпил еще воды искрестил ноги на индейский манер. Мальчик, как и тот поселенец у самого краяпустыни, у которого еще был ворон (Золтан, внезапно вспомнил стрелок, — вороназвали Золтан), тоже утратил всякое ощущение времени, но человек в черном, вневсяких сомнений, был уже близко. Уже не в первый раз стрелок призадумался: а неподстроил ли человек в черном очередную ловушку, позволив догнать себя. Вполневероятно, что он, стрелок, играет теперь на руку своему врагу. Он попыталсяпредставить себе, как это будет, когда они все же сойдутся лицом к лицу, — и несмог.

Ему было жарко, ужасно жарко, но в остальном он себячувствовал вполне сносно. В голове снова всплыл давешний детский стишок, но наэтот раз он думал уже не о матери, а о Корте, о человеке с лицом,обезображенным шрамами от пуль, камней и всевозможных тупых предметов. Шрамы —отметины войны и военного ремесла. "Интересно, — вдруг подумал стрелок, —а была ли у Корта любовь. Большая, под стать этим шрамам. Нет. Вряд ли".Он подумал о Сюзан, о своей матери и о Мартене, об этом убогомволшебнике-недоучке.

Стрелок был не из тех людей, которые любят копаться впрошлом; если бы он был человеком менее эмоциональным и не умел смутнопредвосхищать будущее, он был бы упертым и непробиваемым дубарем, лишеннымвсяческого воображения. Причем дубарем очень опасным. Вот почему он и сам удивилсясвоим неожиданным мыслям. Каждое новое имя, всплывавшее в памяти, вызывалодругое: Катберт, Алан, старый Джонас с его дрожащим голосом; и снова — Сюзан,прелестная девушка у окна. Все подобные размышления неизменно сводились кСюзан, и к великой холмистой равнине, известной как Спуск, и к рыбакам, чтозабрасывали свои сети в заливах на краешке Чистого моря.

Тапер из Талла (тоже мертвый, как и все остальные жителиТалла, сраженные им, стрелком) тоже был там, в Меджисе. Шеб обожал старыепесни, когда-то играл их в салуне под названием "Приют путников", истрелок фальшиво замурлыкал себе под нос:

Любовь, любовь беспечная,

Смотри, что ты наделала.

Он рассмеялся, сам себе поражаясь. "Я последний из тогомира зелени и теплых красок". Он тосковал по былому. Но не жалел себя,нет. Мир беспощадно сдвинулся с места, но его ноги еще не отказываются ходить,и человек в черном уже близко. Стрелок задремал.