— Виновный в злоумышлениях на убийство и в подстрекательствек мятежу, — громко проговорил стрелок на эшафоте, — ты отвернулся от света, ия, Чарльз, сын Чарльза, отправляю тебя во тьму, на веки вечные.

Ропот прошел по толпе, кое-где даже послышались возмущенныекрики.

— Я никогда…

— Свои басни будешь рассказывать там, гнусный червь. В мирезагробном, — сказал Чарльз, сын Чарльза, и нажал на рычаг.

Крышка люка упала. Хакс ухнул вниз. Он все еще пыталсячто-то сказать. Роланд это запомнил. На всю жизнь. Повар умер, все еще пытаясьчто-то сказать. Напоследок. Где, интересно, закончит он фразу, начатую наземле? Его слова заглушил явственный хруст — такой звук издает сухое полено вочаге зимней холодной ночью.

Но все было не так уж и страшно. Ноги повара дернулись иразошлись буквой V. Толпа испустила удовлетворенный вздох. Стражники из Дозора,что все время казни стояли по стойке «смирно», теперь расслабились и сравнодушным видом принялись порядок. Стрелок медленно спустился с помоста,вскочил в седло и поскакал прочь, бесцеремонно прокладывая себе путь прямосквозь толпу жующих свои блины зевак. Некоторым особо медлительным дажедосталось кнутом. Остальные в панике разбежались, освобождая дорогу.

Когда все закончилось, люди тут же принялись расходиться.Толпа рассосалась быстро, и где-то минут через сорок ребята остались одни наневысоком пригорке, который они избрали своим наблюдательным пунктом. Птицы ужевозвращались, чтобы рассмотреть новое подношение. Одна по-приятельски уселасьна плече Хакса и принялась теребить клювом блестящее колечко, которое поварвсегда носил в правом ухе.

— Он совсем на себя не похож, совсем, — сказал Катберт.

— Да нет, похож, — уверенно отозвался Роланд, когда онивместе подошли к виселице, сжимая в руках куски хлеба. Катберт выглядел как-торастерянно и смущенно.

Они остановились под самой перекладиной, глядя напокачивающееся тело. Катберт чуть ли не с вызовом протянул руку и коснулсяодной волосатой лодыжки. Тело закачалось сильнее и повернулось вокруг своейоси.

Потом они быстренько раскрошили хлеб и рассыпали крошки подболтающимися ногами. По дороге обратно Роланд оглянулся. Всего один раз. Теперьих было там несколько тысяч — птиц. Стало быть, хлеб — он понял это, но как-тосмутно — был только символом.

— А знаешь, это было неплохо, — сказал вдруг Катберт. — Я…мне понравилось. Правда, понравилось.

Слова друга не потрясли Роланда, хотя на него самого этаказнь не произвела особенного впечатления. Он только подумал, что вполнепонимает Катберта. Так что, может быть, он еще не безнадежен, Катберт. Можетбыть, он и не станет придурочным дипломатом.

— Я не знаю, — ответил он. — Но это действительно былочто-то.

А через пять лет страна все же досталась "добромудругу", но к тому времени Роланд уже был стрелком, его отец умер, сам онсделался убийцей — убийцей собственной матери, — а мир сдвинулся с места.

И начались долгие годы далеких странствий.

— Смотрите. — Джейк указал наверх.

Стрелок запрокинул голову и вдруг почувствовал резкую боль вправом бедре. Он невольно поморщился. Уже два дня они шли по предгорьям. Хотяводы в бурдюках осталось всего ничего, теперь это уже не имело значения. Скороводы будет много. Пей — не хочу.

Он проследил взглядом за пальцем Джейка: вверх, мимо зеленойравнины на плоскогорье — к обнаженным сверкающим утесам и узким ущельям… и ещевыше, к самым снежным вершинам.

В смутной, далекой крошечной черной точке (это могла бытьодна из тех крапинок, которые постоянно плясали перед глазами стрелка — толькоона не плясала и не дрожала, а оставалась всегда неизменной) стрелок распозналчеловека в черном. Тот карабкался вверх по крутому склону с убийственнойбыстротой — малюсенькая мушка на громадной гранитной стене.

— Это он? — спросил Джейк.

Стрелок смотрел на безликое пятнышко, что выделывалоакробатические номера на отрогах горного хребта, и не чувствовал ничего, кромекакой-то тревожной печали.

— Это он, Джейк.

— Как вы думаете, мы его догоним?

— Теперь только на той стороне. И то, если не будем стоять,тратить время на разговоры.

— Они такие высокие, горы, — сказал Джейк. — А что на тойстороне?

— Я не знаю, — ответил стрелок. — И, наверное, никто незнает. Раньше, может быть, знали. Пойдем, малыш.

Они снова пошли вверх по склону. Мелкие камешки летели у нихиз-под ног, и струйки песка стекали вниз, к пустыне, что распростерлась у нихза спиной плоским прокаленным противнем, которому, казалось, нет конца.Наверху, высоко-высоко над ними, человек в черном продолжал свой упорный подъемк вершине. Отсюда нельзя было определить, оглядывался он на них или нет.Казалось, он легко перепрыгивает через бездонные пропасти, без труда взбираетсяпо отвесным склонам. Пару раз он исчезал из виду, но всегда появлялся снова,пока фиолетовая пелена сумерек не скрыла его окончательно. Они разбили лагерь иустроились на ночлег. Почти все это время мальчик молчал, и стрелок дажеподумал, уж не знает ли парень о том, что сам он давно уже интуитивнопочувствовал. Почему-то он вспомнил лицо Катберта, разгоряченное, испуганное,возбужденное. Вспомнил хлебные крошки. И птиц. "Так вот все и кончается, —думал он. — Всякий раз все кончается именно так. Все начинается с поисков идорог, что уводят вперед, но все дороги ведут в одно место — туда, гдесвершается смертная казнь. Человекоубийство".

Кроме, быть может, дороги к Башне. Где ка покажет своеистинное лицо.

Мальчик — его жертва, обреченная на заклание, — с такимневинным и совсем еще детским лицом в свете крошечного костерка, заснул прямонад плошкой с бобами. Стрелок укрыл его попоной и тоже улегся спать.

Мальчик нашел прорицательницу, и та едва его не уничтожила.

Какое-то глубинное инстинктивное чувство пробудило стрелкаото сна посреди бархатной тьмы, что пришла вслед за лиловыми сумерками. Этослучилось, когда они с Джейком добрались до участка почти ровной, поросшейтравой земли на первом уступе предгорий. Даже на самых трудных подъемах, когдаим приходилось карабкаться вверх, выбиваясь из сил и борясь буквально за каждыйфут под нещадно палящим солнцем, они слышали стрекот сверчков, соблазнительнопотирающих лапками посреди вечной зелени ивовых рощ, распростершихся выше посклону. Стрелок оставался спокойным, мальчик тоже вроде бы сохранял спокойствие— внешне по крайней мере, — так что стрелок даже им гордился. Но Джейк не сумелскрыть этого дикого выражения глаз, которые стали бесцветными и застывшими, каку лошади, что почуяла воду и не понесла только благодаря воле всадника, — как улошади, которая дошла до того состояния, когда удержать ее может толькоглубинное взаимопонимание, а никак не шпоры. Стрелок хорошо понимал, чтотворится с Джейком, хотя бы уже по тому, как неистово и безумно его собственноетело отзывалось на дразнящий стрекот сверчков. Его руки, казалось, сами ищутострые выступы в камне, чтобы окорябаться в кровь, а колени так и стремятся ктому, чтобы их исполосовали глубокими саднящими порезами.