ни одного выстрела; только профессионалы-дипломаты и немногие любители, коньком которых является внешняя политика, знали, что орудия уже заряжены. Русский драматург Чехов создал четыре увлекательных драматических этюда Дома, где разбиваются серд­ца. Из них три — «Вишневый сад», «Дядя Ваня» и «Чайка» — были поставлены в Англии. Толстой в своих «Плодах просвещения» тоже показал этот Дом в свойственной ему жестокой, презрительной манере. Толстой не питал никакой симпатии к его обита­телям: для него это был Дом, где задыхалась душа Европы; он знал, что наша чрезмер­ная нервозность и беспомощность в тепличной атмосфере гостиных отдавали мир во власть хитрого невежества и бездушной силы, которые и привели сейчас к столь страш­ным последствиям для всего мира. Толстой не был пессимистом: он не желал оставить Дом стоять, раз мог свалить его на головы приятных и любезных празднолюбцев, обитавших в нем; и он энергично взялся за кирку. Он обращался с обитателями Дома так, как поступают при отравлении опиумом, когда, грубо схватив пациента, трясут его до тех пор, пока он не проснется. Чехов в большей мере фаталист; он не очень- то верил, что его обаятельные герои выпутаются сами. Они неизбежно будут проданы с торгов, думал он, а затем их пустят по миру судебные приставы; однако без колеба­ния он эксплуатировал их обаяние и даже льстил ему.

Обитатели. Пьесы Чехова, будучи менее доходными, чем качели и карусели, вы­держали в Англии, где театры представляют собой обычные коммерческие предприятия, всего несколько представлений в Сценическом обществе. Мы изумлялись и говорили: «Как это по-русски!» Но меня поразило другое. Как и пьесы Ибсена, типично норвеж­ские пьесы, в точности удовлетворяющие вкусам средней буржуазии всех пригородов Европы, эти произведения, столь насыщенные русской жизнью, отражали бытие уса­деб всех европейских стран, где наслаждение музыкой, искусством, литературой и театром заменило охоту, стрельбу, рыбную ловлю, флирт, еду и питье. Те же милые люди, та же совершенная жизненная непригодность.

Эти милые люди любили читать, некоторые умели даже писать; они представляли собой единственных стражей культуры, которые могли встречаться с нашими полити­кам, общественными деятелями и владельцами газет и даже обладали правом участ­вовать в их делах и влиять на них. Но они сторонились этих встреч, ненавидели по­литику. Они не желали претворить в действительность Утопию ради блага простых людей; они хотели лишь воплотить в собственной жизни любимые вымыслы и поэмы; и когда могли, то жили без угрызения совести на свои доходы, хотя ровно ничего не сделали, чтобы заработать их. В молодости женщины этого круга стремились походить на певичек варьетэ, но потом, остепенившись, приобретали тот тип красоты, который был создан художниками предшествующего поколения. Обитатели Дома представляли собой ту часть общества, где имелся досуг для высокой культуры, и жизнь их стала экономической, политической и моральной пустотой, а поскольку природа не терпит пустоты, они заполнили ее чувственными и другими рафинированными удовольствиями: в лучшем случае это общество было очаровательным местом для недолгого отдыха. В другое время оно оказывалось гибельным. Для премьер-министров и им подобных оно представлялось истинной Капуей.

Манеж. Где же, как не здесь, пришлось обосноваться тем, кто занимал первые скамьи в парламенте? Дому, где разбиваются сердца, они противопоставили Манеж, состоящий из тюрьмы для лошадей и пристройки для леди п джентльменов, которые прогуливаются верхом, гоняют лошадей, обсуждают их достоинства, занимаются куп­лей и продажей и уделяют им девять десятых своей жизни, разделяя оставшуюся одну десятую между благотворительностью, хождением в церковь (что заменяет им ре­лигию) и устройством консервативных выборов (что заменяет им политику). Правда, два эти круга порой слегка соприкасались. Но изгнанники из библиотек, музыкальных залов и картинных галерей скучали и тосковали, попав в конюшни, а отважные ама­зонки, засыпавшие при первых звуках Шумана, были совершенно не на месте в садах Клингзора. Правда, попадались иногда лошадники и люди с разбитыми сердцами, ко­торые отлично чувствовали себя и в той и в другой среде. Как правило, однако, два эти мира были отдалены и очень мало знали друг о друге; поэтому премьер-министры и иже с ними вынуждены были сделать выбор между варварством и Капуей. И трудно сказать какое из этих двух настроений являлось более губительным для руководства государ­ственной деятельностью.

Революция на полке. Дом, где разбиваются сердца, был довольно близок к револю­ционным идеям, но только на бумаге. Он старался быть передовым и свободомыслящим. Мало кто из его обитателей посещал церковь и соблюдал воскресенье, хотя и любил повеселиться в конце недели. Если бы вам довелось погостить там с пятницы до втор­ника, то вы могли бы найти на полке в своей спальне не только поэтов и романистов, но даже революционных биологов и экономистов. По крайней мере, без нескольких моих пьес и пьес Гренвиля Баркера, а также рассказов Уэллса, Арнольда Беннета и Джона Голсуорси этот Дом почувствовал бы себя в стороне от прогресса. Среди поэтов можно было найти книги Блейка, рядом с ним— Бергсона, Батлера, Скотта Хольдейна, стихотворения Мередита и Томаса Гарди, короче говоря, всю литературу, необходимую для формирования ума современного социалиста и творческого эволюциониста.

Было чрезвычайно любопытно провести воскресенье, углубившись в чтение этих книг, а в понедельник утром прочитать в газетах, что страна приведена на край бездны анархии, потому что новый министр внутренних дел или начальник полиции, у которого в голове завелись такие идеи, каких постеснялась бы даже его прабабушка, отказался «признать» какой-нибудь могущественный профсоюз, как будто утлый челнок может не признавать океанский миноносец...

Короче власть и культура были отделены друг от друга. Варвары не только гро­моздились в седлах, но и занимали передние скамьи палаты общин, где их неописуемое невежество в области современного мышления и политических наук исправить было некому — разве что выскочкам из банковских контор, которые всю жизнь занимаются тем, что наполняют свои карманы, а не головы. Впрочем и те и другие имеют большой опыт в обращении с деньгами и людьми, насколько это требуется для добывания од­них и для эксплуатации других; и хотя это — столь же неблаговидное занятие, как грабежи средневековых баронов, однако те, кто этим занимается, умеют вести дела или управлять имением по старинке, не вникая в существо вопроса, так же как портные и лавочники с Бонд-Стрита, лакеи и камердинеры поддерживают светское общество без особых познаний в социологии.

«Вишневый сад». Люди из Дома, где разбиваются сердца, ничего этого делать не хоте­ли и не умели. Им столь же хорошо были известны предчувствия Уэллса, насколько на­шим правителям были неизвестны слова Эразма или Томаса Мора, и потому обитатели Дома отказывались