— Старик спит в той комнате, где вы были, аЭми нанимает каморку у одного из тюремных сторожей. Вон там, в крайнем доме, —Тип указал туда, где Кленнэм недавно увидел Крошку Доррит. — В крайнем доме,под самой крышей. В городе можно было бы нанять комнату вдвое лучше и вдвоедешевле. Но она, добрая душа, хочет быть поближе к старику и днем и ночью.

За разговором они дошли до конца тюремногодвора, где в нижнем этаже одного из домов находилось заведение, служившеепансионерам местом вечерних сборищ. Это и был так называемый Клуб, и оттудатолько что разошлись посетители. Председательское кресло во главе стола, пивныекружки, стаканы, трубки, кучки пепла — все было еще в таком виде, как оноосталось после коротавшей здесь вечер веселой компании; даже дух ее не успелвыветриться. Что касается духа, то тут можно было сказать, что Клубудовлетворял первым двум из трех требований, которые принято считатьобязательными при изготовлении грога для дам — погорячей, покрепче и побольше;хуже обстояло дело с третьим, ибо комната была невелика и тесновата.

Случайному посетителю «с воли» естественнобыло предположить, что все здесь, от содержателя заведения до судомойки,принадлежат к числу арестантов. Так ли это, нет ли, разобрать было трудно, но,во всяком случае, вид у них у всех был довольно отощалый. Хозяин мелочнойлавочки, помещавшейся тут же, который держал и жильцов, вызвался помочь вустройстве постели для Артура Кленнэма. При этом он не преминул сообщить, что всвое время был портным и имел собственный выезд. Он мнил себя блюстителемзаконных интересов местного населения и у него имелись кое-какие неопределенныеи неопределимые соображения насчет того, что будто бы смотритель тюрьмыприсваивает некую субсидию, предназначенную для пансионеров. Ему самому нравилосьверить в это, и он никогда не упускал случая пожаловаться на мифическиезлоупотребления новичкам и посторонним; хотя даже под страхом смерти не мог быобъяснить, о какой такой субсидии речь и откуда все это взбрело ему в голову.Но так или иначе он был непоколебимо убежден, что на его лично долю должно былоприходиться из упомянутой субсидии три шиллинга и девять пенсов в неделю; накаковую сумму его, как одного из пансионеров, и обворовывал каждый понедельниксмотритель тюрьмы. По всей вероятности, он оттого и предложил свои услуги почасти устройства постели, что усмотрел тут случай лишний раз произнести своюобвинительную речь. Облегчив таким образом душу и пообещав написать в газеты ивывести смотрителя на чистую воду (обещание, как видно, давалось не раз, нодальше обещания дело не шло), он примкнул к общему разговору. Разговор касалсясамых различных предметов, но по всему его тону видно было, что обитателиМаршалси привыкли считать неплатежеспособность нормальным состоянием человека,а уплату долгов — чем-то вроде случайного приступа болезни.

Странная обстановка, странные, призрачныесущества, роившиеся вокруг, — все это было похоже на сон, и как во сне смотрелАртур Кленнэм на приготовления, которые делались к его ночлегу. А между темТип, давно уже свой человек здесь, с противоестественной гордостью показывалему хозяйство Клуба, средства для которого добывались по подписке средипансионеров: большой кухонный очаг, котел для горячей воды и другиеусовершенствования, наводившие на мысль, что если хочешь быть здоров, счастливи богат, то самый верный способ для этого — поселиться в Маршалси.

Наконец из двух столов, сдвинутых вместе, вдальнем углу комнаты было сооружено довольно сносное ложе, и все разошлись,предоставив случайному постояльцу наслаждаться видом резных стульев,плевательниц и лучины для разжигания трубок, запахом мокрых опилок и пива,обществом председательского кресла и покоем. Последний, впрочем, наступилочень, очень не скоро. Неожиданность этого ночлега в непривычном месте, неприятноесознание, что находишься за решеткой, воспоминание о комнате во втором этаже, одвух братьях, пуще же всего о хрупкой полудетской фигурке и бледном личике, вкотором Кленнэм ясно разглядел теперь следы многолетнего если не голода, тонедоедания, еще долго тревожили его и не давали ему уснуть.

Потом в утомленном бессонницей мозгузакружились подобно кошмару другие мысли, но все они были связаны с тюрьмой,хотя и самым причудливым образом. Есть ли в тюрьме запас гробов на случай, есликто-нибудь из арестантов умрет? Где хранятся эти гробы и как они хранятся? Гдехоронят тех, кто умирает в тюрьмах, как их выносят, какие при этом соблюдаютсяобряды? Может ли какой-нибудь неумолимый кредитор задержать мертвеца? Возможенли побег из тюрьмы, как его осуществить? Можно ли взобраться на стену припомощи веревки и крюка? А как спуститься с другой стороны? — может быть,соскочить на крышу соседнего дома, прокрасться по лестнице и, выйдя в дверь,затеряться в толпе? А что, если в тюрьме вспыхнет пожар? Вдруг это случитсяименно сегодня, когда он ночует здесь?

Но все эти непроизвольные взлеты воображениялишь служили фоном, на котором четко выступали все те же три фигуры. Его отецна смертном одре с пристальным, напряженным взглядом, который предвидениехудожника запечатлело на портрете; его мать, поднятой рукой отстраняющаяподозрения сына; Крошка Доррит, удерживающая отцовскую руку, со стыдомотвернувшаяся в сторону.

Что, если у его матери есть какая-то давнишняятайна, побуждающая ее быть ласковой с этой бедной девушкой? Что, если тотузник, что с божьей помощью сейчас мирно спит у себя в комнате, в деньСтрашного суда укажет на миссис Кленнэм, как на виновницу своего падения? Что,если она и ее муж были хотя бы отдаленно причастны к беде, что пригнула так низкоседые головы этих двух братьев?

Неожиданная мысль вдруг прорезала мозг Артура.Это многолетнее заточение в тюремных стенах — многолетнее затворничество егоматери в стенах собственной комнаты — может ли быть, что она видит тутвозможность сбалансировать некий жизненный счет? «Признаю, что быласоучастницей зла, причиненного этому человеку. Но ведь я искупила вину неменьшими страданиями. Он исчез в своей тюрьме; я — в своей. Мы квиты».

Эта мысль не давала ему покоя и после того,как все другие мысли уже потускнели и расплылись. Он уснул — и тотчас же матьявилась перед ним в своем кресле на колесах, заслоняясь от него теми же словамиоправдания. Он внезапно проснулся, охваченный безотчетным страхом — и эти словастояли в ушах, как будто голос матери произнес их у его изголовья, разгоняясон: «Он томится в своей тюрьме, я томлюсь в своей. Грозное правосудиесовершилось, и мой долг уплачен сполна».