— Лошадьми. Одним словом, теперь я устроен,Эми. Можешь не сомневаться.

После этого он исчез надолго, и за несколькомесяцев она только раз получила от него весточку. По тюрьме ползли слухи, будтобы его видели в Мурфилдсе, где какие-то мошенники продавали с аукциона всякуюпосеребренную дребедень под видом чистого серебра, а он, изображая покупателя,щедро наддавал цену и время от времени расплачивался новенькими кредитнымибилетами; но до нее эти слухи не доходили. Однажды вечером она шила у себя вкомнате — стоя у окна, чтобы воспользоваться последними лучами солнца, ещемедлившего над тюремной стеной. Вдруг дверь отворилась и вошел Тип.

Она обняла его, не спрашивая ни о чем — ейбыло страшно задавать вопросы. От него не укрылась ее безмолвная тревога, итень раскаяния мелькнула на его лице.

— Боюсь, на этот раз ты на меня рассердишься,Эми, уж я чувствую, что рассердишься.

— Мне это очень грустно слышать, Тип. Ты,значит, совсем вернулся?

— Д-да, совсем.

— Мне и не верилось, что на этот раз ты всамом деле нашел для себя что-то подходящее, Тип. Поэтому я не так удивлена иогорчена, как можно было ожидать.

— Но это еще не самое худшее, Эми…

— Не самое худшее?

— Только не смотри на меня такими испуганнымиглазами. Да, не самое худшее. Я, видишь ли, вернулся… Ах, да не смотри ты наменя такими глазами! — я вернулся вроде как бы на другом положении. Раньше ябыл, так сказать, волонтером. Ну, а теперь перешел на действительную:

— Господи, Тип! Только не говори, что тыарестован! Нет-нет! Не говори этого!

— Я и не хотел говорить, — угрюмо пробурчалон. — Но что же мне делать, если ты иначе никак не понимаешь? Я задолжал сорокс лишним фунтов, и меня посадили.

Впервые за все эти годы тяжесть ее бремени сокрушилаее. Она заломила руки над головой и с воплем «Отец не переживет!» упала безчувств к ногам драгоценного братца.

Легче оказалось Типу привести ее в сознание,чем ей — довести до сознания Типа, что весть об его аресте будет тяжким ударомдля Отца Маршалси. Это попросту не укладывалось у Типа в голове, казалось емупустой и нелепой причудой. И лишь в виде уступки причуде он, наконец,согласился внять мольбам Эми, которым вторили дядя и старшая сестра. Непотребовалось каких-либо хитростей, чтобы объяснить возвращение Типа в тюрьму;старику просто сказали, что он бросил свое занятие, как это бывало уже не раз,и обитатели тюрьмы с чуткостью, которой не нашлось у сына, добросовестноподдерживали перед отцом этот благородный обман.

Такова была история и такова была жизнь той,кого звали Дитя Маршалси. Ко времени нашего рассказа ей исполнилось двадцатьдва года. Она не знала другого дома, кроме тюрьмы, и потому жалкий двор итесный ряд тюремных строений оставались дороги ее сердцу; но теперь, став взрослой,она по-женски стеснялась того, что ее показывают всем как местнуюдостопримечательность, и, уходя или возвращаясь, норовила проскользнутьнезамеченной. С тех пор как она стала ходить на поденную работу, она сочла заблаго скрывать свое место жительства и старалась тайком проделывать весь путьмежду городом свободных людей и высокими стенами, вне которых ей еще ни разу вжизни не случалось ночевать. Робкая по природе, она робела еще больше от этойвынужденной таинственности, и казалось, ее маленькая фигурка готова сжаться вкомочек, когда легкие ножки несут ее по людным и шумным улицам.

Умудренная опытом в жестокостях борьбы заубогое, нищенское существование, она была невинна во всем остальном. Сквозьдымку этой невинности она смотрела и на отца, и на тюремные стены, и на мутныйлюдской поток, бежавший сквозь тюрьму, постоянно обновляясь.

Такова была история и такова была жизнь КрошкиДоррит вплоть до того унылого сентябрьского вечера, когда она торопилась домой,не подозревая, что Артур Кленнэм издали следует за нею. Такова была история итакова была жизнь той самой Крошки Доррит, что, дойдя до конца Лондонскогомоста, вдруг повернула назад, снова перешла мост, направилась в сторону церквисв. Георгия, круто свернула еще один раз и, скользнув в незапертые ворота,скрылась в наружном дворике Маршалси.

Артур Кленнэм в замешательстве стоял посредиулицы. Он решил остановить какого-нибудь прохожего и спросить, что помещаетсяза этими воротами, но уже несколько человек прошли мимо, а он все медлил,потому что их лица как-то не располагали к расспросам. Вдруг из-за угла вышелнебольшого роста старичок и направился прямо к воротам.

Седой и сгорбленный, он плелся не спеша, срассеянным видом, что, несомненно, было для него чревато опасностями припутешествии по более оживленным кварталам Лондона. Одет он был бедно и грязно:ветхий, некогда синий сюртук, чуть не до пят длиной, был застегнут наглухо и усамого подбородка скрывался под бренными останками бархатного воротника. Полосакрасного коленкора, служившая покойнику опорой при жизни, теперь вылезла наружуи торчала дыбом, вместе с краями порыжелого галстука ероша всклокоченные седыелохмы на затылке носителя этого одеяния и ежеминутно грозя сбить с него шляпу.Под стать была и шляпа — засаленная, вытертая до блеска, с мятыми, обвисшимиполями, из-под которых торчал кончик рваного носового платка. Старикпереступал, волоча ноги, как слон; но была ли его походка такой от природы, илиже ее затрудняли огромные, неуклюжие башмаки и чересчур длинные, мешковатыепанталоны — этого никто не мог бы сказать с определенностью. Под мышкой он неспродавленный вытертый футляр с каким-то духовым инструментом, а в руке у негобыл крошечный бумажный фунтик с нюхательным табаком, и как раз в ту минуту,когда его заметил Артур Кленнэм, он неторопливо, стараясь, видимо, растянутьудовольствие, подносил понюшку табаку к своему жалкому сизому стариковскомуносу.

К этому-то старику и обратился с вопросомАртур, дотронувшись до его плеча, когда он уже входил в ворота. Старикоглянулся и уставился на Артура подслеповатыми серыми глазами с растеряннымвыражением человека, мысли которого блуждали где-то очень далеко и который ктому же туговат на ухо. Артур повторил вопрос:

— Не будете ли вы добры сказать мне, сэр, чтоздесь помещается?

— А? Что здесь помещается? — переспросил тот,указывая через плечо пальцами, в которых была зажата понюшка табаку, неуспевшая дойти по назначению. — Это Маршалси, сэр.

— Долговая тюрьма?

— Гм, — сказал старичок, явно не одобряя стольнастойчивого стремления к точности. — Да, сэр, долговая тюрьма.

И он повернулся, намереваясь продолжать свойпуть.