Он был совсем сбит с толку курьезными ужимкамистарика и все больше изумлялся, видя, насколько тот далек от мысли, что дочьпредпочла сохранить в тайне печальную историю семьи.

Она тем временем наполнила его стакан,пододвинула поближе все предметы, которые ему могли понадобиться за едой, и,поставив перед ним тарелку с жареным мясом, сама села рядом. Должно быть длятого, чтобы не нарушать заведенного обычая, она и себе поставила тарелку, накоторую положила кусок хлеба, и раз или два пригубила из отцовского стакана; ноАртур видел, что она глотка не может сделать от волнения. В ее взгляде,устремленном на отца, восхищение и гордость смешивались со стыдом, но большевсего было в нем преданности и любви, и этот взгляд невольно хватал Артура задушу.

Отец Маршалси относился к своему брату снекоторой снисходительностью, как к доброму, благонамеренному человеку,который, однако же, не сумел достигнуть положения в обществе и вынуждендовольствоваться скромными рамками частной жизни.

— Фредерик, — сказал он, — я знаю, что вы сФанни сегодня обедаете у себя. Но где она, Фанни, куда ты ее девал?

— Она гуляет по двору с Типом.

— Тип — это мой сын, как вы, может быть,слышали, мистер Кленнэм. Немного ветреный юноша, и его не так легко былопоставить на ноги, но ведь и обстоятельства, при которых ему пришлось вступатьв жизнь, были… — он пожал плечами и с легким вздохом обвел глазами комнату, —не слишком благоприятны. Вы здесь впервые, сэр?

— Впервые.

— Впрочем, что же я спрашиваю! Вы едва лимогли хоть раз побывать здесь так, чтобы я об этом не знал — разве что вдетском возрасте. Обычно всякий, кто попадает сюда, если только он вправепретендовать — хотя бы претендовать! — на звание джентльмена, тотчас жеявляется мне представиться.

— Бывали дни, когда моему брату представлялосьпо сорок — пятьдесят человек, — не без гордости вставил Фредерик.

— Совершенно верно, — подтвердил ОтецМаршалси. — И даже более пятидесяти. Если вы зайдете к нам в погожий воскресныйдень во время сессии суда, вам покажется, что вы попали на дворцовый прием —да, да, на дворцовый прием. Эми! дитя мое, я сегодня с утра стараюсь припомнитьфамилию джентльмена из Кэмбервелла,[21] которого под рождество представил мнетот милейший торговец углем, что был дополнительно осужден на шесть месяцев.

— Я не запомнила фамилию, отец.

— Фредерик, быть может, ты запомнил?

Но Фредерик выразил сомнение в том, что онвообще когда-нибудь эту фамилию слышал. Совершенно очевидно было, что Фредерик— последний человек на свете, от которого можно надеяться получитьисчерпывающие сведения подобного рода.

— Ну как же, — настаивал его брат, — еще онобнаружил такую деликатность при совершении своего благородного поступка. Ах,бог мой! Вот выскочила из головы фамилия и все тут. Мистер Кленнэм, вас, верно,интересует, что это за деликатный и благородный поступок, о котором я сейчасупомянул?

— Весьма интересует, — сказал Артур, отводявзгляд от поникшей головки и бледного личика, по которому скользнула тень новойтревоги.

— Поступок этот был столь прекрасен исвидетельствовал о таких высоких качествах души, что я поистине считаю своимдолгом о нем рассказать. Я и тогда заявил, что буду рассказывать о нем прикаждом подходящем случае, не щадя собственных чувств. Дело в том — кха-кхм, — авпрочем, что скрывать правду! — дело в том, мистер Кленнэм, что иногда упосетителей этих мест является мысль преподнести небольшой — кхм — знаквнимания тому, кого называют Отцом Маршалси.

Грустно, ах, как грустно было видеть маленькуюручку, в немой мольбе легшую на его рукав, хрупкую фигурку, отвернувшуюся всторону; словно еще сжавшись от смущения.

— Эти знаки внимания, — продолжал старикнегромким взволнованным голосом, то и дело откашливаясь, чтобы прочиститьгорло, — эти знаки внимания — кхм — бывают разными; но чаще всего это — кха —деньги. И я не могу не признаться, что в большинстве случаев они — кхм —оказываются кстати. Джентльмен, о котором идет речь, мистер Кленнэм, был мнепредставлен в весьма лестной для меня форме, и в беседе со мной обнаружил нетолько отменную учтивость, но и отменную — кхм — образованность. — Произносяэти слова, он все гремя беспокойно водил ножом и вилкой по тарелке, словно незамечая, что там давно уже ничего нет. — за разговором выяснилось, что у этогоджентльмена есть сад — о чем он по своей деликатности не сразу упомянул, зная,что мне — кхм — недоступны прогулки по саду. Речь об этом зашла, когда явыразил свое восхищение прелестным — поистине прелестным — кустом герани,который он принес с собой и который, как оказалось, был выращен в егооранжерее. Когда я похвалил удивительно яркую окраску лепестков, он обратил моевнимание на опоясывавшую цветочный горшок бумажную ленту, на которой былонаписано: «Отцу Маршалси», и мне оставалось только поблагодарить его заподарок. Но это — кхм — еще не все. На прощанье он попросил меня снять лентучерез полчаса после его ухода. Я — кха — исполнил его просьбу; и под бумагойобнаружил две гинеи. Поверьте, мистер Кленнэм, мне приходилось получать — кхм —знаки внимания в различной форме и различные по своим размерам, и всегда они,увы, оказывались к месту; но ни разу я не был растроган так, как растрогал меняэтот — кхм — знак внимания.

Артур еще не успел сказать то немногое, чтотолько и можно было сказать по такому случаю, как раздался звон колокола, ипочти тотчас же за дверью послышались шаги. Хорошенькая девушка, болеесформировавшаяся и грациозная, чем Крошка Доррит, хотя и моложе ее на вид,распахнула дверь и остановилась на пороге, завидя чужого; следовавший за неймолодой человек остановился тоже.

— Это мистер Кленнэм, Фанни. Мистер Кленнэм,позвольте представить вам мою старшую дочь и моего сына. Колокол, который выслышали, означает, что посетителям пора уходить, вот они и пришли попрощаться;но вы не беспокойтесь, времени еще много. Девочки, если вам нужно уладитькакие-нибудь дела по хозяйству, мистер Кленнэм извинит вас. Ему, я полагаю,известно, что у меня здесь всего одна комната.

— Я только хочу взять свое платье, которое Эмимне выстирала, — сказала вновь пришедшая.

— А я — свое белье, — сказал Тип.