Настя всплеснула руками:

— Господи, да что ты к ней привязался? Пусти, я пойду.

— Нет. Мусенька, посмотрите, пожалуйста. Если можно.

— Это она вопит? — спросила Настя с любопытством. — Что ты сней сделал? Сунул ей под халат лягушку?

— Не совал я ей Лягушек! Муся, пожалуйста!

— Ну конечно, — сказала Муся, сочувственно улыбаясь, —конечно, я посмотрю, не волнуйтесь.

Она пристроила тряпку на край ведра и решительно открыладверь, впустив из коридора шум, вопли, топот и трубный вой тети Александры.

Дверь закрылась, и снова стало тихо. Просто удивительно, какв этом доме закрытая дверь уменьшала и удаляла проблемы. Как в сказке.

— Что случилось?

— Ничего. Я по ошибке забрел в ее комнату, а она решила, чтона этот раз я точно пришел ее убивать. Тем более я там что-то уронил. Я вовсене хотел ее пугать, я тебя искал. — И тут он неожиданно разозлился: — Я жепросил, чтобы ты все время была у меня на глазах! А ты какие-то полы где-томоешь, с утра не могу тебя найти!

Настя посмотрела с любопытством, подошла к нему и обняла заталию. Вытянула шею и смешно принюхалась.

— «Фаренгейт», — заключила она, — м-м-м… Люблю «Фаренгейт».

— Я дам тебе попользоваться, — пообещал Кирилл и поцеловалее в макушку. Ему хотелось поцеловать ее куда-нибудь еще — в щеку или в губы, —он даже наклонился, но она увернулась, и пришлось целовать ее в ухо.

— Ты починил скамейку, — сказала она и потерлась о его щеку,— спасибо.

— А твоя тетя Нина напоила меня кофе.

— Она сказала, что ты, конечно, хам, но с чувством юмора ихрабрый.

— Храбрый потому, что связался с тобой?

— Храбрый потому, что не боишься тетю Александру.

— Это я раньше ее не боялся.

— А теперь? — она спросила уже шепотом.

— А теперь боюсь, — прошептал он в ответ. Они целовалисьдолго и со вкусом. Кирилл был уверен, что догадливая и преданная Мусяпостарается долго не возвращаться с поля брани.

Не отрываясь от него, Настя подпрыгнула, уцепилась руками иногами, повисела на нем и медленно съехала обратно.

— Я не люблю целоваться, — сказал он, когда пришлосьперевести дыхание, — и никогда не любил.

— Это заметно, — согласилась Настя.

— Нет, правда.

— Правда заметно.

Он отстранился и посмотрел на нее:

— Я… плохо целуюсь? Неприятно?

Она засмеялась и сунула руки ему под майку.

— Ты дурак. Я шучу. У меня тоже есть чувство юмора.

— Нет у тебя никакого чувства юмора.

поймал в ладонь ее затылок, притянул к себе ее лицо и оченьблизко посмотрел в глаза — зеленые и серьезные.

Нет. Она не может быть ни в чем замешана. Она не должна бытьни в чем замешана.

— Не будем больше целоваться? — спросила она, и он поцеловалее.

Будь оно все проклято — этот дом, толпы родственников ирасследование, которое она затеяла!

В дверь деликатно постучали, и Настя шарахнулась от него,бессмысленно тараща глаза. Когда Муся вошла, она усиленно протирала пыль сторшерной ноги.

— Мы там уже мыли, Насть, — сказала Муся, — впрочем, лишнийраз помыть никогда не помешает.

— Что это вы уборку затеяли? — спросил Кирилл, просто чтобысказать что-нибудь и перестать таращиться на Настину попку, обтянутую шортами.

— Я решила, что здесь нужно навести порядок после… бабушки.— Настя разогнулась и обвела кабинет глазами, как будто увидела в первый раз. —Мне не хочется, чтобы везде лежали ее вещи и чтобы их все хватали, смотрели,обсуждали. Лучше убрать. И еще я решила перенести сюда компьютер. Здесь удобнееработать, чем в спальне.

— Насть, фотографии куда?

Кирилл посмотрел — Муся в обеих руках держала целую стопкуувесистых плюшевых и кожаных альбомов.

— Положи пока на диван. Я не знаю, куда. Наверное, в книжныйшкаф, в нижнее отделение. Влезут они туда?

— Сейчас посмотрим.

Кирилл сел на кожаный диван и наугад открыл один альбом.

Молодой мужчина в военной форме смотрел куда-то вдальорлиным взором. И еще он, немного постарше, за обширным, как колхозное поле,письменным столом. Вокруг была невозделанная пашня — кучи бумаг и нелепыхпузатых телефонов. На этой фотографии он выглядел озабоченным и оченьчеловечным, может быть, потому, что не старался придать лицу орлиное выражение.

— Это дед, — сказала Настя издалека, подошла и приселарядом, — это сорок пятый год, он только демобилизовался. А это уже сороквосьмой. Видишь, какой грустный? Наверное, уже знал, что его посадят.

Грустный? Кирилл посмотрел на желтую фотографию. Нет, он негрустный. Человек на фотографии был чем-то озабочен, причем решительноозабочен, словно ему предстояло сделать трудный выбор.

— А это Яков. Он и вправду был красавец, прав Владик, чертбы его…

Подошла Муся и тоже стала смотреть. Фотография была«парадная» — тот же орлиный взор, устремленный как пить дать в коммунизм,прическа волосок к волоску, губы сложены решительно и непримиримо к врагу.Человек на фотографии был похож решительно на всех героев того времени. Ему можнобыло запросто пробоваться на главную роль в фильме «В шесть часов вечера послевойны». Он был красив ненатурально, сказочно, глянцево, как были красивырумяные и чистые актеры, игравшие офицеров на войне. Только человек нафотографии как раз и был офицер, а не актер.

— А это они с дедом на какой-то то ли рыбалке, то ли охоте вВолхове.

По правилам того времени они не улыбались в объектив,смотрели серьезно, но видно было, что у обоих хорошее настроение, и, как толькокончится эта морока с фотоаппаратом и назойливым фотографом, который всевыбегал из-за шаткой треноги, подбегал к ним и что-то суетливо поправлял, онирасслабятся, закурят и станут говорить друг другу, что у них был здорово глупыйвид.

Время ни при чем. Время всегда просто время. И эти парни нафотографии просто парни — генерал инженерных войск и его друг. И обоимпредстоит сгинуть, пропасть навсегда, и это уже неважно, что одномупосчастливится вернуться. В этот дом вернулся совсем другой человек — не тот,который, сдерживая смех, серьезно смотрел в камеру и ждал, когда фотографунадоест суетиться и он сделает свое нехитрое дело.