Никогда еще огромный унылый город не казалсяей таким волшебным. А как он воспринимал его – этот перенаселенный мегаполис свысокими домами, грохочущими трамваями и ревущими автомобилями, с коннымиэкипажами и шныряющими туда-сюда кебами? Какой он видит эту бесконечнуюрекламу, эти вывески всех размеров и цветов, предлагающие самые разнообразныетовары, услуги, указывающие направления, дающие советы? Не кажутся ли емууродливыми тусклые лавчонки, завешанные готовым платьем? Что он думает омаленьких магазинчиках, в которых целыми днями горит электричество из-за того,что на улице темно и дымно, а серое небо не в силах осветить город?

Ему все нравилось. Он был в восторге. Ничто непугало и не отталкивало его. Он бросался с обочины, чтобы дотронуться до бортаавтомобиля, если тот замедлял ход. Он забирался на самый верх омнибуса, чтобы свысоты оглядеть город. Войдя в здание телеграфа, он застыл возле юнойсекретарши, чтобы посмотреть, как она печатает на машинке. И она, очарованнаяголубоглазым гигантом, склонившимся к ней, предложила ему самому понажимать наклавиши, что он и сделал, ловко отстучав пространную фразу на латыни. Довольныйсобой, он расхохотался.

Джулия предложила ему зайти в редакцию«Тайме». Он должен увидеть гигантские печатные станки, подышать запахомтипографской краски, услышать глухой шум этих оживленных помещений. Он долженуловить связь между человеческими изобретениями. Он должен понять, как все этопросто.

Джулия видела, что он производит неотразимоевпечатление на всех людей, с которыми они встречались. И женщины, и мужчинырады были услужить ему, словно чувствовали, что в нем течет королевская кровь.Осанка, величественная походка, лучистая улыбка покоряли и тех, на кого онсмотрел, и тех, кому горячо пожимал руку, и тех, чьи слова и разговоры онслушал – с таким вниманием, будто это были тайные послания, которые надо во чтобы то ни стало понять правильно.

Трудно найти слова, верно отражающие егосостояние. Да и зачем? Джулия знала наверняка: он наслаждается открытием новогодля себя мира, его не пугают ни экскаватор, ни каток, потому что он обожаетсюрпризы и новшества и хочет только одного – объяснений.

Ей самой хотелось порасспрашивать его. Априходилось объяснять ему массу теорий. Это было труднее всего – теории.

Через час разговаривать на отвлеченные темыстало легче. Рамзес овладевал английским с поразительной скоростью.

– Название! – говорил он ей, еслиона тратила больше минуты на путаные объяснения. – Язык состоит изназваний, Джулия. Названия для людей, предметов, чувств. – Произносяпоследнее слово, он постучал себя в грудь. После полудня из его речи совсемисчезли латинские quare, quid, quo, qui. – Английский язык стар, Джулия.Язык варваров моего времени, в нем и сейчас полно латыни. Ты слышишь латынь?Что это, Джулия? Объясни!

– В том, чему я тебя учу, нет никакойсистемы, – сказала она. Ей хотелось объяснить ему основы типографскогодела, связав его с чеканкой монет.

– Потом я сам все приведу всистему, – заверил он ее.

Теперь он забегал в каждую булочную истоловую, в сапожные лавки и к модисткам, разглядывал мусор, валявшийся наулицах, рассматривал бумажные пакеты в руках у прохожих, изучал женские наряды.

И самих женщин тоже.

«Если это не вожделение, значит, я совсем неразбираюсь в людях, – думала Джулия. – Он бы, наверное, пугал женщин,если бы не был так элегантно одет и не держался так самоуверенно. Будто егоманера держаться, то, как он стоял, жестикулировал, говорил, давала ему властьнад людьми. Он настоящий царь. Пусть он оказался в чужом месте, в новомвремени, все равно он настоящий царь».

Она отвела его к букинисту. Показала книгидревних авторов: Аристотеля, Платона, Еврипида, Цицерона. Он рассматривалвисящие на стене репродукции Обри Бердсле[4].

Его восхитили фотографии. Джулия отвела его вмаленькую студию сфотографироваться, и Рамзес радовался, как дитя. Больше всегоон пришел в восторг от того, что даже самый бедный горожанин мог позволить себезаказать собственный портрет.

Но когда он зашел в кинотеатр, то простоостолбенел от восхищения. В переполненном зале он то и дело ахал, стискиваяруку Джулии, когда по экрану двигались огромные светящиеся живые фигуры.Проследив взглядом за лучом прожектора, он устремился в маленькую будкукиномеханика, без колебаний ворвавшись внутрь. Старик киномеханик, подобноостальным, тут же попал во власть его очарования и скоро начал подробнообъяснять, как работает весь механизм.

Наконец они вошли в темное просторное зданиевокзала Виктория, где Рамзес надолго замер у сверкающих металлом локомотивов.Даже к ним он приблизился без страха. Он дотрагивался до холодного черногометалла, стоя в опасной близости от огромных колес. Когда поезд отошел отперрона, царь ступил ногой на рельс, чтобы ощутить вибрацию. И он с изумлениемразглядывал толпы людей.

– Тысячи людей перевозят с одного концаЕвропы на другой! – прокричала Джулия, стараясь перекрыть шум игрохот. – Путешествия, которые раньше длились целый месяц, теперь занимаютнесколько дней.

– Европа, – прошептал царь. –От Италии до Британии.

– Поезда перевозят по воде на кораблях.Беднота из деревень свободно приезжает в города. Все люди знают, что такоегород, – видишь?

Рамзес сдержанно кивнул и сжал ее руку.

– Не торопись, Джулия. Придет время – и явсе пойму. И снова засияла его улыбка, такая дружелюбная, такая нежная, что онавспыхнула и отвела глаза.

– Храмы, Джулия. Дома deus… dei…

– Богов. Теперь только один Бог.Единственный. Не верит. Один Бог?

Вестминстерское аббатство. Они гуляли подвысокими арками. Такое чудо! Джулия показала памятник Шекспиру.

– Это не Божий дом, – пояснила она–Это место, где мы собираемся, чтобы поговорить с Богом. – Ну как емурастолковать, что такое христианство? – Любовь к ближнему, – сказалаона. – Это главное.

Рамзес растерянно посмотрел на нее.

– Любовь к ближнему? – переспросилон и недоверчиво оглядел людей, проходящих мимо. – И что, все они на самомделе придерживаются этой веры? Или это только привычка?