– Вы или Людмила пытались как-то наладить отношения?

– Что значит наладить? У нас не было никаких отношений,просто не было.

– А до переезда из родного города вы навещали их?

– Один раз. Через полгода после его женитьбы. Я незнала, что у них ребенок, – словно в пространство, заметила она. –Хорошая дружная семья, как у меня в детстве. Мне весь двор завидовал. И всяшкола. У меня был лучший в мире отец. Хоть и не родной. Зимой мы катались налыжах, летом он брал меня с собой на рыбалку, ни разу голос не повысил, дажекогда я этого заслуживала. Мама могла накричать, он – никогда. И никогда ничегоне забывал. Ни одного своего обещания. Он и сейчас такой же. Если обещал,значит, сделает. Скверно, что люди взрослеют. Жаль, что нельзя на всю жизньостаться ребенком. Как считаете?

– В детстве я спешила поскорее вырасти.

– Я тоже, – усмехнулась Инна. – Оказалось,дурака сваляла.

– В субботу, когда погибла Людмила, вы разговаривали сней? – спросила я, приглядываясь к Инне.

– Я с ней вообще предпочитала не разговаривать. Отцузвонила на мобильный, чтоб на нее не нарваться. Впрочем, обычно он звонит.

– И в наш город в тот день вы не приезжали?

Она нахмурилась, разглядывая меня.

– Почему вы спросили?

– Кто-то навещал Людмилу Матвеевну тем вечером. Соседивидели такси. Кстати, у вас есть машина?

– Нет. Вот уж что точно не пришло бы мне в голову, такэто с ней встречаться. В крайнем случае, позвонила бы отцу, и мы бы погуляли впарке. Или посидели в кафе. Но для этого мне не нужно было приезжать, он самсобирался сюда в среду.

– С Викой вы тоже не общались?

– Первый раз я увидела ее, когда ей было шесть лет,второй – на похоронах. А общаться по телефону… Зачем? Говорить дежурные фразы,слушать дежурные ответы и тешить себя иллюзией, что у меня есть семья?

– Может быть, она есть, просто вы…

– Вот только не надо этих глупостей. Я взрослый человеки… Я не встречалась с Корзухиной и ей не звонила. И еще. Я совсем не рада еесмерти. Совсем не рада. Для меня это ничего не изменило, а для него…

– Почему же? Теперь вы можете жить втроем. Ему сейчаснеобходима поддержка.

Она вдруг захохотала, запрокинув голову, в тот момент оченьнапоминая сумасшедшую. Неприятное зрелище.

– Поддержка? – Она неожиданно оборвала смех итеперь смотрела серьезно. – Нет. Все в прошлом. Я, как говорится,отрезанный ломоть. Я выросла. Теперь у каждого своя жизнь.

По дороге в родной город я пыталась понять, что меня так поразилов этом разговоре. Нечто ускользающее и вместе с тем ощутимое, но не поддающеесяопределению. Хотя на первый взгляд все ясно. Девочка жила с матерью, потом унее появился отец. Отец, о котором можно только мечтать. И она была счастлива.Потом мать погибла. И ее обожаемый отец женился во второй раз, мало того, унего появился ребенок, маленькая девочка, которой Инна быть перестала. И дляэтой девочки он теперь был идеальным отцом.

Обычная детская ревность. Допустим, у нее был поводненавидеть Людмилу Корзухину. Допустим даже, что она врет и звонила ей в тусубботу… Впрочем, Быстров о звонках ничего не говорил. Допустим даже, онаприезжала в тот вечер. И что? Напоила мачеху и столкнула ее в бассейн? Вкомнате отдыха нашли только отпечатки пальцев самой Людмилы. Предположим, Иннабыла осторожна. Если сейчас в доме обнаружат ее отпечатки, это ничего не даст,ведь она приезжала на похороны, и их появление объяснимо. Быстров настаивает,что не было никаких следов борьбы. Могла просто столкнуть в воду и спокойнождать, когда женщина утонет… Но плавать Корзухина умела, причем, очень хорошо,и доплыть до бортика бассейна даже в состоянии алкогольного опьянения былавполне способна. И все-таки она утонула. Теперь я почти не сомневалась: онасделала это нарочно. Только вот с какой стати? Имеет ли падчерица отношение кее решению? Она сказала: «Я совсем не рада ее смерти». Сказала искренне, покрайней мере, я ей поверила. А вот что непонятно, так это ее слова о том, какона была счастлива в детстве. «Я только потом поняла, как была счастлива». Речьшла о времени, когда ее мать уже погибла? Это что, оговорка? Одинокая женщина снеустроенной судьбой пишет дрянные картины и мечтает вновь стать ребенком,чтобы любящий папа защищал ее от этого мира. Просто потому, что нет другогомужчины, который бы сделал это за него. Обычное бабье одиночество, мне ли незнать? И я счастливо закрывала глаза, когда Дед прижимал меня к груди, ичувствовала себя маленькой девочкой, которую он на руках относит в постель,когда она уснула перед телевизором. Он идет тихо, боясь потревожить мой сон,целует в висок на прощание, и я слышу его голос: «Спокойной ночи, мой ангел».Это потом я стала Деткой. Так он, должно быть, называет всех своих баб, чтоб вименах не путаться.

У меня не было матери и, можно сказать, не было отца. Он,конечно, был, мне даже казалось, что люблю его, потому что он мой отец и ядолжна его любить. А на самом деле я испытывала чувство какой-то неловкости ипостоянной вины. За то, что я живу, а мама умерла. Я боялась его и радовалась,если он подолгу не вспоминал обо мне. А потом появился Дед. Друг моего отца,недавно овдовевший, своих детей у него никогда не было, пасынок жил отдельно ив нем как будто не нуждался. Он стал мне отцом, о котором я мечтала. В общем,мы нашли друг друга. Он дал мне то, в чем я так нуждалась, а я – то, в чемнуждался он. А потом…

Я притормозила, а затем и вовсе остановила машину наобочине. Вытянула руки, уткнулась в них подбородком и разглядывала асфальтперед собой. Почему мне вдруг пришла охота вспомнить детство?