После той истории он стал появляться у нас редко, но звонилкаждый вечер и весело болтал со мной, а у меня не было сил поддерживать этиничего не значащие беседы. И я замыкалась в себе, покорно делая то, что от меняхотели: шла в школу, учила уроки, выполняла работу по дому и все большепогружалась в мир своих безрадостных мыслей. В конце концов даже отецзабеспокоился, решив, что у меня какая-то серьезная болезнь, начал таскать меняпо врачам, а когда врачи болезнь не обнаружили, попросил Деда поговорить сомной и по возможности выяснить, что же происходит.

Мы сидели в гостиной, Дед опасливо держался в стороне, а я,пряча взгляд, твердила: «У меня все хорошо». Отец, подслушивающий под дверью,не выдержал и, войдя в гостиную, с солдатской прямотой задал вопрос:

– Ты что, влюбилась? Отвечай немедленно.

– Уйди, ради бога, отсюда! – рявкнул Дед, и отецот неожиданности попятился, едва не налетев на стол. – Знаешь, у меня естьотличная идея, – когда отец ушел, сказал мне Дед. – Твой папа, ты и япоедем отдыхать. На две недели. Представляешь? Покатаемся на водных лыжах, дажеподнимемся на воздушном шаре…

«Я не ребенок», – хотелось ответить мне, но я согласнокивнула. Ведь он будет с утра до вечера рядом со мной целых две недели.

Отец сначала эту идею поддержал и даже вместе с нами выбиралподходящий отель. Но потом, как бывало не раз до этого, какие-то дела непозволили ему взять отпуск, и он с облегчением сказал:

– Отправляйтесь вдвоем.

Ему даже в голову не могло прийти, что из этого можетполучиться. С семи лет я везде ездила с дядей Игорем, и отец так к этомупривык, что искренне не видел в этом ничего предосудительного. И мы отправилисьвдвоем загорать и набираться сил.

Первые два дня на отдыхе мы старательно разыгрывалипривычные роли: я – ребенка, он – друга отца, считающего меня своей дочкой. Ябыла уверена: если буду вести себя иначе, то потеряю его. И если не буду, всеравно потеряю. Эта безнадежность приносила мне странное успокоение, и я в самомделе наслаждалась возможностью быть рядом с ним, слышать его, просторадоваться, что мы вдвоем.

Я видела, как на него смотрят женщины, но теперь неиспытывала ненависти, и желания придушить их всех не возникало. В конце концов,он любит меня. Пусть не так, как я хочу…

Я выходила из бассейна и услышала, как одна из дамобратилась к Деду:

– Эта очаровательная девушка ваша…

– Моя дочь, – с гордостью ответил он, и все моенедавнее здравомыслие улетучилось. И сразу захотелось придушить и эту старуюбабу, и Деда вместе с ней. Поздно вечером, когда мы простились и разошлись посвоим комнатам, я потихоньку выскользнула из номера и пошла к морю. Справедливостиради скажу: вовсе не затем, чтобы утопиться. Я сидела на берегу, глядя назвезды, на лунную дорожку у самого берега, и мне казалось, что я растворяюсь вэтом покое, и ничто уже не имеет значения.

Дед неслышно подошел и сел рядом. Обнял меня, и я положилаему голову на грудь. Назад он нес меня на руках, как в детстве, а я ревела,понимая, что мое детство кончилось.

На следующий день я выпросила у него платье, которое увиделав магазине неподалеку. Дед удрученно бормотал, что папа не одобрил бы мой выбор,но отказывать мне никогда не умел и, конечно, купил. Вечером я вертелась передзеркалом в новом наряде, израсходовала полкило косметики и осталась собойдовольна. Я была красавицей, а главное, выглядела взрослой, второе в тот моментказалось мне куда важнее первого. С Дедом мы занимали смежные номера,соединенные между собой дверью. Эта самая дверь открылась, он появился и замерна пороге, растерянно глядя на меня.

– Как тебе? – спросила я с невесть откудавзявшимся кокетством.

– Твой папа… – Он кашлянул и добавил с некоторойробостью: – Какая же ты красавица. – Он довольно быстро справился с собойи добавил со смехом: – Придется надевать костюм. – И удалился.

Через десять минут мы отправились в ресторан ужинать, и всепровожали нас взглядами, а мне очень хотелось громко крикнуть: «Никакой он мнене отец».

В тот вечер я была совершенно счастлива. Впервые Дедразговаривал со мной как со взрослой. Без конца делал комплименты и дажеразрешил выпить немного вина. Я чувствовала себя Золушкой, встретившей своегопринца, я еще не знала, но уже догадывалась, как велика моя власть над ним. Онначинал что-то говорить и вдруг замолкал смущенно, и отводил взгляд, а я свеселым лукавством смотрела на него, и теперь казалось, что мы поменялись местами,это он зависел от моего решения, а не я от его. Если быть до конца откровенной,я казалась себе всемогущей и уверилась: в моей судьбе все будет так, как захочуя.

После ужина мы танцевали на веранде, Дед надо мнойподсмеивался, пытался вернуться к прежней привычной манере и вместе с нейвернуть себе и прежний статус, но я всякий раз ловко уклонялась, и ему вновьприходилось говорить с женщиной, а не с ребенком. Если я была безусловносчастлива, то он вряд ли. Он-то понимал, к чему все катится, но еще пыталсябалансировать на грани, должно быть, проклинал себя за то, что позволилситуации выйти из-под контроля, и отказывался верить в то, что так оно и есть.

В ту ночь мы бродили по опустевшей территории отеля, оннабросил мне на плечи пиджак, и рука его осталась на моем плече. А потом мывернулись в номер, он чмокнул меня в нос и сказал:

– Быстро спать, завтра подниму тебя рано, у насэкскурсия. – И удалился к себе. А я стояла посреди комнаты в своемкрасивом платье и понимала: судьба меня обманула. Вряд ли я смогла бы ответитьна вопрос: а чего я, собственно, ждала, но меня переполняло такое горе, такаяобида, тем более горькая, что всего пять минут назад я была совершенносчастлива.

Я продолжала стоять, потерянно глядя на дверь в номер Деда.Вдруг дверь открылась, и он, заглянув в комнату, деловито спросил:

– Заяц, где у нас видеокамера?

Наши взгляды встретились: его, мгновение назад спокойный, имой, точно у раненого зверька на последнем издыхании, и выражение его глаз тутже изменилось.

– Что случилось? – спросил он испуганно.

А я сказала тихо, сдерживая боль:

– Я люблю тебя.

– Конечно, заяц, я тебя тоже.