— Да, — произнесла она, — неудивительно. Мне кажется, явижу, как женщина дышит.

Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.

— Да нет, дело не в этом, — сказала Синтия. — Она просто…немножко старомодная… как картина в школьном актовом зале… и бледная. Если несчитать платья и грозовых туч, все краски бледные, посмотрите. И на моейкартине «Де Сото» все было бледным, кроме реки. А река яркого серебристогоцвета. Когда я смотрела на картину, то в конце концов переставала замечать всеостальное и видела только реку.

— Расскажи нам про работу, — повернулась к Рози Герт. —Кажется, ты упомянула о работе?

— Выкладывай все, — потребовала Пэм.

— Да, — поддержала ее Анна, — расскажите нам все, а затем яхотела бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.

— Это… то, чего я так ждала?

Анна улыбнулась:

— Думаю, что да.

— Это одна из лучших комнат, значащихся в нашем списке, и я надеюсь,вам она понравится не меньше, чем мне, — сказала Анна. На краю ее письменногостола опасно зависла стопка листовок, объявлявших о предстоящем летнем пикникеи концерте «Дочерей и сестер», мероприятии, которое устраивалось в некоторойстепени для Сбора средств, в некоторой для создания благоприятного имиджаорганизации в глазах общественности, а вообще-то представляло собой небольшойпраздник. Анна взяла одну листовку, перевернула ее чистой стороной и набросалапримерный план. — Вот здесь кухня, здесь откидная кровать, тут небольшая жилаязона. Вот ванная. Не могу сказать, что в ней очень просторно, сидя на унитазе,вам придется вытягивать ноги прямо под душ, но это ваша комната.

— Да, — пробормотала едва слышно Рози. — Моя.

В нее снова начало прокрадываться чувство, которого она неиспытывала уже несколько недель, — словно все происходящее не более чем сон, ив любую секунду она может опять проснуться рядом с Норманом.

— Вид из окна замечательный — не Лейк-драйв, конечно же, нопарк Брайант весьма привлекателен, особенно в летнее время. Второй этаж. Районнемножко сдал в восьмидесятые годы, но постепенно приходит в себя.

— Вы так хорошо рассказываете, будто сами там жили, —вставила Рози.

Анна пожала плечами — изящный, красивый жест, — нарисовалаперед дверью комнаты коридор, затем лестницу. Она рисовала просто, без прикрас,с экономностью профессионального чертежника, и говорила, не поднимая головы.

— Я бывала там не раз и не два, но вы, наверное, не этоимеете в виду.

— Да.

— Часть моей души отправляется с каждой женщиной, когда тауходит. Я полагаю, это звучит до противного возвышенно, но мне все равно. Этоправда, и это главное. Что скажете?

Рози порывисто обняла ее и мгновенно пожалела о своейнесдержанности, почувствовав, как напряглась Анна.

«Не следовало мне этого делать, — подумала она, отступая. —Я же знала».

Она действительно знала. Анна Стивенсон добра, верно, ивнутренне Рози не сомневалась в ее доброте — в определенном смысле дажесвятости, — однако не надо забывать и про странное высокомерие исамодовольство; к тому же Рози успела понять, что Анна не терпит, когда людивторгаются в ее личное пространство. И очень не любит, когда к ней прикасаются.

— Простите, пожалуйста, — произнесла она тихо, отступая.

— Не глупите, — коротко бросила Анна. — Так что вы скажете?

— Я в восторге.

Анна улыбнулась, и возникшая между ними небольшая неловкостьосталась позади. Она нарисовала крестик на стене жилой зоны возле крошечногопрямоугольника, обозначавшего единственное окно комнаты.

— Ваша новая картина… клянусь, вы решите повесить ее именноздесь.

— Мне тоже так кажется.

Анна положила карандаш на стол.

— Я счастлива, что имею возможность помочь вам, Рози, иочень рада, что вы оказались у нас. Эй, у вас все потекло.

В очередной раз Анна протянула ей салфетку «Клинекс», и Розиподумала, что это, наверное, не та коробка, из которой Анна доставала салфеткув день первого интервью в кабинете. У нее создалось впечатление, что запасысалфеток Анне приходится пополнять очень часто. Рози взяла салфетку и утерлаглаза.

— Знаете, вы спасли мне жизнь, — сказала она хрипловатымголосом. — Вы спасли мне жизнь, и я никогда, никогда этого не забуду.

— Лестно, но далеко от истины, — парировала Анна своим сухимспокойным голосом. — Говорить о том, что я спасла вам жизнь, было бы точно также ошибочно, как утверждать, что Синтия уложила на лопатки Герт в спортивномзале. Вы сами спасли себе жизнь, воспользовавшись представившейся возможностьюи покинув человека, который делал вам больно.

— И все же спасибо огромное. Хотя бы за то, что я здесь.

— Не стоит благодарностей, — ответила Анна, и в единственныйраз за весь срок пребывания в «Дочерях и сестрах» Рози стала свидетелемпоявившихся на глазах Анны Стивенсон слез. С мягкой улыбкой она протянулакоробку с салфетками назад хозяйке кабинета.

— Вот, — сказала она. — Похоже, у вас в глазах тожеобразовалась маленькая течь.

Анна рассмеялась, вытерла глаза и бросила салфетку вмусорную корзину.

— Ненавижу слезы. Это моя личная тайна, которую я храню отвсех. Время от времени мне кажется, что я справилась со своим недостатком, чтотеперь уж точно я от него избавилась. А потом все происходит снова. Примерно тоже самое я чувствую в отношении мужчин.

На короткое мгновение в памяти Рози всплыли ореховые глазаБилла Штайнера.

Анна снова взяла карандаш и быстро нацарапала что-то подсхематичным наброском нового дома Рози, затем протянула ей листок. Опустивглаза, Рози прочитала адрес: Трентон-стрит, 897.

— Теперь это ваш адрес, — добавила Анна. — Правда, это почтина другом конце города, но теперь вы можете пользоваться автобусом, так ведь?

С улыбкой — и со слезами на глазах — Рози утвердительнокивнула головой.

— Можете дать адрес тем подругам, с которыми познакомилисьздесь, и тем друзьям, которые в конце концов появятся у вас за стенами этогоздания, но сейчас о нем знают только два человека — вы и я. — Ее слова казалисьРози чем-то заранее заготовленным, похожим на многократно отрепетированнуюпрощальную речь. — И помните, никто и никогда не узнает ваш адрес через«Дочерей и сестер». Просто мы так привыкли поступать. За двадцать лет работы собиженными женщинами я убедилась, что нужно делать так, и только так, а неиначе.