Он в страхе отскочил, и на меня нахлынула жалость.

– Не могу! – простонал он. – Отключите этучертову штуку!

– Но вы же сами этого добивались, не так ли?

Распалившись, отец ринулся в смертоносную гущуэлектричества. И его, и маленького Ники тут же обвил десяток щупалец, заряжаяобоих мертвенно-голубоватым свечением. Волосы у отца вздыбились, придавая емудьявольский вид. Таким я его еще не знала.

Он разжал руки – и ребенок полетел в яму.

А наш отец отступил назад от зловещего огненного вала.

Ники отчаянно барахтался в воздухе; он издал последний крик– вопль ужаса. Это был выплеск чистейшего страха, неизбывной муки и полнойобреченности.

Прежде чем дитя ударилось о землю, аппарат изрыгнулослепительную вспышку. Над проводами взвились языки пламени; от грохота у менязаложило уши. Деревянную клетку будто вспучило, и щупальца электрическихразрядов, отступая, заскрежетали, словно железом по стеклу.

Все было кончено. Только тяжелый голубой дым лениворасползался под сводами подвала. Аппарат умолк и застыл. Под ним, на бетонномполу, недвижно лежал Ники.

А где-то вдали, слышалось мне, все еще отдавался эхом егодушераздирающий крик.

От нестерпимого блеска электрических разрядов у меня передглазами плыли темные пятна; в ушах звенело от невыносимого грохота; рассудокпомутился от шока.

Я устремилась к дымящейся яме. Треск и скрежет умолкли,осталась только затаенная угроза, но меня все равно неотвратимо тянуло кадскому зеву. Вскоре я уже стояла у кромки, рядом с мамой. Рука моя сама собойпотянулась вверх и привычно ухватилась за материнские пальцы. Мама тожебезотрывно смотрела вниз, содрогаясь и не веря своим глазам.

Ники был мертв. Смерть заморозила его рот в крике; ручкинеестественно выгнулись, будто все еще цеплялись за воздух. Это зрелищепредставилось мне как фотография, запечатлевшая его последние мгновения.Младенец лежал на спине. Наэлектризованные волосы торчали пучками вокругокаменевшего личика.

Вне себя от горя, злости и отчаяния, Клайв Борден снечеловеческим воплем спрыгнул в яму. Он обнял безжизненное тельце сына,попытался осторожно распрямить его крошечные конечности, повернул ладонямиголову и прижался лицом к детской щечке, сотрясаясь от безудержных рыданий.

А мама только сейчас опомнилась: сперва развернула меня заплечи, так что я уткнулась лицом в ее юбку, а затем подхватила на руки и быстропонесла к выходу, прочь с места трагедии.

Через ее плечо я смотрела назад; последнее, что я увиделауже от самой лестницы – это лицо моего отца. В его взгляде сверкало такоеживотное самодовольство, что даже сегодня, двадцать лет спустя, при этих воспоминанияхменя трясет от омерзения.

О грядущей беде отец знал наперед; он ее допустил; он ееподстроил. Выражение его лица и вся его поза словно говорили: я доказал свое.

Мне также было видно, как Стимпсон, наш дворецкий, осел накорточки, оперся руками об пол и бессильно склонил голову.

Я утратила, а может быть, сознательно подавила в себе памятьо последующих событиях. Помню только, что вскоре пошла в первый класс, а затемсменила несколько школ и вереницу школьных подруг, постепенно вырастая из детства.Словно в порядке стыдливой компенсации за ту страшную трагедию, котораяразыгралась у меня на глазах, судьба избавила меня от других потрясений.

Теперь мне даже не припомнить, как от нас ушел отец. Я знаюдату этого события, потому что обнаружила ее в дневнике, который мать сталавести в последние годы жизни, но мои собственные воспоминания об этом времениутрачены. Из того же самого дневника я узнала кое-какие обстоятельствасемейного раскола и позицию матери. Со своей стороны, я сохранила общее детскоеощущение, что отец у меня все-таки был: вспыльчивый и непредсказуемый человек,который, слава богу, не вмешивался в жизнь своих дочерей. Помню также, как мыстали жить без него; вспоминаю явное ощущение его отсутствия и воцарившуюсяатмосферу покоя, которую мы с Розали ценили больше всего и храним по сей день.

Поначалу уход отца из семьи меня нисколько не огорчил.Только став старше, я стала по нему скучать. Думаю, он жив-здоров, иначе нам бысообщили. Вести дела нашего поместья сложно, и до сих пор за это отвечает отец.Адвокаты из Дерби распоряжаются нашим семейным фондом по управлению имуществом;через них, очевидно, и поддерживаются необходимые связи. Дом, земля и титулпо-прежнему остаются за отцом. Многие прямые сборы, такие как налоги,оформляются и оплачиваются через фонд, а мы с сестрой все так же получаем отнего деньги.

Наш последний контакт с отцом состоялся лет пять назад,когда он прислал письмо из Южной Африки. Проездом, отметил он, но не пояснил,откуда и куда. Сейчас ему за семьдесят, и он, наверное, коротает время сдругими иммигрантами-британцами, не распространяясь о своем прошлом. Этакийбезобидный, немного чудаковатый, в чем-то скрытный отставной служака изФорин-офиса. Мне не дано его забыть. По прошествии многих лет я неизменно вспоминаюего как человека с печатью жестокости на лице, который бросил ребенка вэлектрический зев, не сомневаясь, что мальчик погибнет.

Клайв Борден покинул наш дом в тот же вечер. Не знаю, чтосделали с тельцем Ники; впрочем, я всегда полагала, что Борден увез его ссобой.

В детстве авторитет родителей был для меня непререкаем, и,когда они мне сказали, что полиция не станет расследовать смерть мальчика, я имповерила. В данном случае они, наверно, оказались правы.

Много лет спустя, когда до меня дошло, насколько этонесправедливо, я попыталась расспросить мать, что же все-таки тогда случилось.Этот разговор состоялся уже после того, как от нас ушел отец, года за два до еесмерти.

У меня было чувство, что настало время развеять тайны иотделаться от мрачных призраков прошлого; я казалась себе очень взрослой. Мнехотелось, чтобы мама была во всем откровенна и обращалась со мной как с равной.В начале той недели она, насколько я знала, получила письмо от отца, что ипослужило для меня поводом затронуть наболевшую тему.

– Почему полиция так и не приехала? Почему не былорасследования? – спросила я, предупредив, что хочу обсудить те далекиесобытия.

Она ответила:

– У нас в доме об этом не говорят, Кэтрин.

– Это ты никогда об этом не говоришь, – поправилая. – А почему папа нас бросил?

– Об этом нужно спросить у него.

– Ты же знаешь, это невозможно, – возразилая. – Но ведь тебе ответ известен. Отец тогда сделал что-то ужасное, но немогу понять, зачем и каким образом. Его разыскивает полиция?

– У нас никогда не было никаких дел с полицией.

– Но почему? – не унималась я. – Разве папане убил того мальчика? Разве это не преступление?