Он положил ей руку чуть-чуть ниже талии. Круп Галинынемедленно ушел из-под руки, как льдина из-под сапога в ледоход. Крупные ботысбились на нервный галоп.

– Переведите мне, пожалуйста, все эти лозунги, –попросил Рестон.

Манежная площадь на всем протяжении была заполнена отрядамиучастников парада; они или стояли «вольно», или маршировали на месте, илиначинали двигаться по направлению к Кремлю. Серый денек был крепко подогретповсеместным полыханием одноцветных, то есть кумачовых, знамен. Со стенИсторического музея, Гранд-отеля и здания бывшей Думы смотрели портреты Ленина,Сталина, Бухаpина и других членов Политбюро. «В принципе на этих портретах однои то же лицо», – подумал Рестон. Меняются от вождя к вождю толькоочертания растительности.

Галина торжественным тоном переводила призывы с огромногополотнища на фасаде Исторического музея:

– «Взвейтесь, красные знамена! Пролетарии мира! Труженикивсей земли! Готовьтесь, организуйте победу мировой революции!»

«Вот оно как, – хмыкнул Рестон, – где же вашипринципиальные различия, господин Устрялов?»

Проходившие мимо части Красной Армии демонстрировали новинку– яйцеподобные стальные шлемы. Промаршировал санитарный отряд женщин в голубыхкосынках. Марширует на месте полк Осоавиахима. Рядом машет сжатыми кулакамиполк «Красных фронтовиков Германии», часть из них, несмотря на московскийпромозглый холод, в коротких баварских штанишках. Здоровенные молочные ляжки.«Фронтовики» вызывают умиление у московской публики. Подвыпивший субъект впролетарской фураженции плачущим голосом обращается к немцам: «Пулеметиков бывам, браточки, пулеметиков бы! Показали бы вы тогда Гинденбургу!»

«Зиг хайль!» – ревут хорошо отъевшиеся в Москве немцы.

Через репродукторы по всей площади начинает разноситьсяпроизносимая с трибуны Мавзолея речь Николая Бухарина. Парад начался. Рестон ипереводчица ускоряют шаги.

– Пролетарии! – театральным голосом взывалБухарин. – Трудящиеся крестьяне! Бойцы Красной Армии и Флота! Пять лет свинтовкой в руке мы сражались против несметных сил врага! Мы разбили ихвдребезги! Мы переломили хребет помещику! Мы ниспровергли банды капиталистов!Пять лет мы сражались против разрухи и нищеты, частного капитала и паразитов!Мы подняли страну из бездны, мы быстро идем вперед! Мы тесним капитал, мыокружаем кулака! Кто мы? Массы! Миллионы! Рабочие, крестьяне-труженики! Даздравствует Великая Октябрьская революция!

«И после таких речей тут люди еще на что-тонадеются», – подумал Рестон.

«Почему бы ему не подарить мне эту авторучку? –подумала переводчица, глядя, как гость – „гость непростой, даже опасный“, предупредилиее, – не замедляя хода, ставит стенографические закорючки в блокноте своим„монбланом“ с золотым пером. – Ах, я была бы без ума от этой авторучки!»

– Скажите, Галина, это правда, что оппозиция сегоднясобирается выступить? – спросил Рестон. – Говорят, что будет своегорода параллельная демонстрация, вы не слышали?

Она пошла крупной дрожью. Вот уж правильно предупреждали!Опасный!

– Да как же вы можете это говорить в такой день, господинРестон?! Всенародный праздник, господин Рестон! Разве вы не симпатизируетенашей стране?

– Нет, не симпатизирую, – буркнул он.

* * *

В десять утра на Кремлевской стене вспыхнула огненная цифра«Х». Из ворот Спасской башни на белом коне выехал наркомвоенмор Ворошилов.Всадник он был явно неплохой, в седле сидел вольготно, видно было, чтонаслаждался сегодняшней миссией: тысячи глаз устремлены на него, «первогокрасного офицера»! После завершения церемонии принятия рапортов мимо Мавзолеяпошла кавалерия: всадники в остроконечных «буденновских» шлемах держали пики сразноцветными флажками.

«Странная униформа, – строчил Рестон в свойблокнот. – Армия Хаоса. Гог и Магог».

* * *

Будто для того чтобы усилить это впечатление «опасногогостя», через площадь на всем скаку прошел национальный полк Кавказа. Летеличерные бурки и голубые башлыки.

На трибунах для иностранных гостей, где преобладалиразноплеменные коммунистические делегации, воцарился полный восторг.Оглядываясь, Рестон видел горящие глаза и поднятые в пролетарском приветствиикулаки.

Кто-то, кажется группа испанцев, запел «Интернационал». Тутже на разных языках загремела вся трибуна. Кто-то, принимая за своего, положилРестону руку на плечо. «Мерзавцы», – думал журналист, улыбаясь, показываявсе тpидцать два американских зуба.

* * *

За трибуной Мавзолея в комнате отдыха был сервирован большойстол с вином, закусками и огромным самоваром. Здесь наблюдалась постояннаяциркуляция вождей, среди которых мельтешили Молотов, Калинин, Томский,Енукидзе, Клара Цеткин, Галахер, Вайян-Кутюрье... В открытые двери доносилисьмузыка и гром парада.

Сталин и Бухарин пили чай в уголке. Стаканчик слегкадребезжал о подстаканник в непролетарской лапке Николая Ивановича. ИосифВиссарионович олицетворял стабильность, кусок за куском ел бутерброд с икрой.Как все грузины, он умел есть. Бухарин, истый наследник бездарнойпозитивистской интеллигенции, хлебал неаппетитно, шептал:

– Иосиф, есть точные сведения, что оппозиция выступит покрайней мере в Москве и Ленинграде.

Сталин улыбался, то есть слегка распускал рот под усами:

– Не волнуйся, Николай. Рабочий класс не допустит бесчинствакучки негодяев.

– Менжинский в курсе дела? – нервно интересовалсяБухарин.

Сталин хмыкнул:

– Не волнуйся, дорогой.

Характер шума за дверьми между тем изменился. Мерное уханьемаршировки увядало. Вразнобой играло несколько оркестров. Многотысячноешарканье подошв. Хаотическая многоголосица. Выкрики любви к правительству.Начиналась демонстрация трудящихся столицы.

Рестон допытывался у переводчицы, что это за дикиекарикатурные фигуры плывут над колоннами. Та сначала вздыхала, закатывалаглаза: ну это так, ну, в общем, политическая сатира, но потом, закусив губу, снекоторой даже злостью – вот, мол, вам за гадкое любопытство – выложила:

– Вожди британского империализма Макдональд и Чемберлен!