class="p1">– Ну вот, дошли, – сказал горец и вдруг закричал, подражая уханью филина.

В ответ раздалось воронье «кар-кар». Они двинулись дальше по саду, навстречу им вышли старик со старухой.

– Альхамду милляги! – закричали они.

Приветствие это Чванову было знакомо, по-русски значило «Слава Богу!» Но о чем родители с Ахметом говорили дальше, он, конечно, не понял. Пленников отвели к сакле, возле которой была вырыта глубокая яма. Им велели туда спрыгнуть. Чуть позже мать Ахмета спустила им на веревке два пшеничных хлеба, который горцы называют бенек, кусок сыра и кувшин кислого молока.

В яме было нестерпимо холодно, но от усталости капитан с Васькой заснули быстро. Однако сон у Чванова был недолгим. Он проснулся через пару часов оттого, что его душил страх. Липкий, всепроникающий. Страх сдохнуть здесь, в этой яме, никогда уже не увидеть мать, жену и мальчишек. Прав ли он был, указав неправильный адрес? Да, конечно, ему не хотелось платить выкуп. И не потому, что был беден, а потому, что полученные дикарями деньги лишь подхлестнули бы их «охоту» на русских офицеров.

Утром Ахмет спустил веревку и велел Чванову подняться. Отвел его в саклю, где горел очаг. Когда капитан согрелся, протянул ему бумагу:

– Пиши матери. Проси десять тысяч.

– Напишу, если пообещаешь, что жить будем здесь, в сакле. Впереди зима. В яме мы замерзнем.

– Как быстро ты поумнел в зиндане, урус. Хорошо. Пиши письмо.

В этот раз капитан указал адрес правильно. И Ахмет сразу же, попрощавшись с родителями, ушел.

* * *

1873 год

Кешка уже бывал на Васильевском острове, когда они с мамой навещали каких-то её знакомых, и знал, что там тоже есть склады тряпичников. Поэтому решил кости там и сбыть.

На Дворцовой и Английской набережных дул легкий ветерок, поэтому, несмотря на палящее солнце, идти было приятно. Мальчик то и дело останавливался полюбоваться: сперва на Мраморный дворец, затем на недавно построенный дворец великого князя Владимира Александровича.

«Сколько же народу там живет. И ведь все они каждый день едят мясо. Потому что богачи. Богачи могут себе это позволить. Это сколько ж костей тут можно добыть. Наверно, телегу в день».

Но Зимний дворец оказался ещё больше. Кешка даже обошел его со всех сторон:

«Ежели тут с поварами знакомство свести, точно миллионщиком стану!»

Кешка, конечно, не знал, сколько это – миллион. Зато знал про существование миллионщиков, людей, у которых денег куры не клюют. С одним таким миллионщиком он даже был знаком. Правда, тот все деньги свои давно прокутил и ныне просиживал днями в трактире «Киев» на Лиговке, помогая извозчикам за выпивку писать письма на родину.

Обойдя Зимний, Кешка вернулся на набережную. Адмиралтейство его не заинтересовало, а вот Медный всадник поразил.

«Сколько же в нём металла! Эх, если бы каждый день отколупывать от него по кусочку и сдавать в лом. Тогда и по квартирам шляться не надо», – подумал Кешка, как вдруг заметил городового возле памятника. И с мечтой сдать памятник в переплавку пришлось проститься.

Пройдя по Английской набережной, застроенной красивыми дворцами и особняками, в которых наверняка тоже жили богачи, Кешка свернул на Николаевский мост, который, как и памятник Петру, тоже был металлическим и просился в переплавку, но Кешка так и не придумал, как его туда сдать. Ежели разобрать мост на части, они упадут в воду. А если не разбирать, то даже все жители Петербурга вместе мост не подымут.

С этой грустной мыслью Кешка дошел до Андреевского рынка. Спросив у местных мальчишек, где тут склады тряпичников, отправился к ним. Кости приняли по хорошей цене, и довольный Кешка отправился искать Пятую линию, а на ней дом десять.

Что такое линии, мальчик знал. Так по-особому на Васильевском острове назывались улицы. И каждая из них имела свой номер, вернее, два. Потому что по одной стороне линия считалась, к примеру, восьмой, а по противоположной – девятой.

Искать долго не пришлось, оказалось, что дом десять находится почти впритык с Андреевским рынком. К удивлению Кешки, сердитый бородатый дворник нисколько не удивился, когда он спросил, как найти Соню.

– Пошли, провожу.

Они поднялись по парадной лестнице, которая была устлана ковром, и остановились у массивной дубовой двери.

– Ну, звони, – велел дворник.

– А как?

Тот, усмехнувшись, показал, что надо вертеть ручку звонка. Из квартиры тотчас раздалась переливистая трель, и дверь отворили. Элегантная горничная в накрахмаленном фартуке уставилась на дворника:

– Ты что это по парадной лестнице шляешься?

– Сильно извиняюсь, Домна Петровна, но барышня ваша велела, что если явится мальчишка в красной рубахе, синих штанах и с крюком на швабре, привести его тотчас к ней. Вот и привел.

– Господи! Ну что с ней прикажешь делать? На прошлой неделе нищего в дом привела. Так он полдюжины серебряных вилок украл. Теперь вот это чудо в перьях. Ты хоть кто?

– Кешка-Генерал.

– Ещё веселее! Ой, что барин с барыней скажут, когда из заграницы вернутся?

– Ну, они не тебе это скажут, а барышне, – резонно заметил дворник. – Иди давай, докладывай.

Через минутку счастливая Соня выбежала в прихожую и обняла мальчика:

– Я и не чаяла, что ты придешь. Молодец. Очень вовремя. Проходи. Я тебя с товарищами познакомлю.

Кешка никогда ещё не бывал в барских квартирах. Вернее, бывал, но только на кухне. И теперь его глаза разбегались по сторонам. Сколько тут всего! Окна во всех комнатах занавешены тряпками. А на дверях и мебели бронзовые ручки. В буфетах столько стекла, что с ума можно сойти. Эх, сдать бы все это скупщикам!

Соня привела его в гостиную, где сидели три девицы, стрижками походившие на неё. Светленькую курносую звали Олей, русую с угрями на щеках – Надей, а темноволосую – Варей. Кроме них присутствовал молодой человек в студенческой тужурке Института путей сообщений, которого звали Вадимом. Все собравшиеся курили папиросы, так что дышать было нечем, несмотря на распахнутое окно. Другой на месте Кешки тут же сознание бы потерял, но он, закаленный частыми посещениями с матерью трактиров, где дым стоял коромыслом, только пару раз чихнул.

– Вот! Тот самый Иннокентий, про которого только что рассказывала, – предъявила нового гостя Соня. – Представляете, еду в пролетке, а за ним полиция…

– За таким малышом? – ужаснулась Оля.

– Ой, да знаю я их, – перебила её Надя. – На прошлой неделе выходила из Пассажа, и шкет, точь-в-точь как этот, пытался вырвать у меня ридикюль.

– Ты воришка? – с презрением уточнил Вадим.

– Не, я крючочник, – гордо сказал Кешка.

– Кто-кто? – переспросили хором.

– Мы, крючочники, в смытье[10]