– Что вы, Зиночка, вовсе нет…

– Не врите, Женечка. Я умею читать мысли… Да, и когда я вырасту, кадеты с гимназистами мне нравиться не будут. Я предпочту им мужчину постарше. Старика лет тридцати. И им будете вы.

Оставшуюся дорогу до Большой Морской шли молча. Поднявшись по парадной лестнице на второй этаж, позвонили в квартиру начальника сыскной. Открыла им Груня, кухарка Крутилина.

– Мы на крестины, – сказал Евгений.

– Проходите, проходите, – предложила Груня, принимая от Евгения фуражку. – Все уже за столом.

Зина уселась с родителями.

– Тебе же нездоровилось, – удивилась её мать.

– Я встретила Евгения, и он меня уговорил прийти сюда, – не моргнув глазом, снова соврала девочка.

Евгений подсел к брату и Феде.

– Зачем ты чокнутую привел? – спросил его Володя.

– А с чего ты решил, что она чокнутая? – удивился Евгений.

– Она сказала, что у вас с ней будет трое детей…

– Всего-то? Я думал больше, – пошутил Евгений.

Кроме Тарусовых и Липовых, на ужин были приглашены новоиспеченный кум[8] хозяев Выговский, бывшая супруга Крутилина Прасковья Матвеевна с семьей – общим с Иваном Дмитриевичем сыном Никитой и вторым мужем Модестом Дмитриевичем Верейкиным, а также чиновники сыскной полиции Яблочков, Назарьев и Петров.

Супруги Липовы поначалу были явно не в своей тарелке, но после пары рюмок освоились, отец Игнатий даже анекдотец рассказал:

– Богатая купчиха выходит из церкви, к ней кидается за подаянием однорукий нищий. А она его вдруг узнает и кричит: «Прочь с дороги, мошенник. Ты же на прошлой неделе слепцом был, я тебя хорошо запомнила». Нищий не растерялся: «Ваша правда, барыня, был я слепцом. Но в пятницу Господь мне зрение вернул. А я так обрадовался, что от счастья руку потерял».

Все вежливо посмеялись.

Крутилин между переменами блюд спросил Тарусова:

– Пару лет назад вы защищали штабс-капитана Чванова…

– Да, было такое. Но, увы, помочь не смог. Он пытался сумасшествие симулировать, и все шло гладко, пока не явился его родной брат. Он заявил, что… не помню имени…

– Анатолий Иванович, – подсказал Крутилин.

– Точно. Анатолий Иванович уже не в первый раз пытается прикинуться душевнобольным. И всё! Мое красноречие прошло мимо присяжных. Каторга, двенадцать лет. А почему спрашиваете?

– Сбежал ваш подзащитный. И братцу своему отомстил.

Анастасия Григорьевна задала Тарусовой волновавший её вопрос:

– А почему у Крутилина две жены?

– Они с Прасковьей Матвеевной развелись, и он женился на Ангелине Осиповне, – объяснила княгиня.

– Так ведь и Прасковья Матвеевна замуж вышла?

– Да. За Модеста Дмитриевича, он рядом с ней сидит.

– Это ведь не по закону. Кто из бывших супругов виновен в разводе, тому больше вступать в брак нельзя.

– Да, нельзя. Но государь император лично разрешил Крутилину второй брак[9].

– Император? Иван Дмитриевич с ним знаком?

– Конечно. Он же начальник сыскной…

– А с митрополитом?

– Разумеется. Помните, нынешней зимой иеромонаха в Лавре убили? Так злодея поймал именно Крутилин.

Глава десятая

1848 год

Шли всю ночь, благо была она лунной. Афонька, хорошо знавший местность, ловко провел пленников через дозоры горцев.

– А мы правильно идём? – каждые полчаса спрашивал Чванов. – Если по звездам, Грозная в противоположном направлении.

– Грозная точно в противоположном, – неизменно соглашался Афонька. – Только наши теперь с другой стороны наступают.

Начало светать. Афонька предложил немного отдохнуть, чему капитан обрадовался. За месяцы сидения в сакле ноги его утратили выносливость, и каждая мышца нещадно ныла. Он тут же плюхнулся на землю.

– Пока его благородие отдыхает, собери-ка хворост, – велел Ваське Афонька и вслед за Чвановым распластался возле чахлой березы.

– А ты что, барин? Пошли, давай, вместе.

– Делай, что говорю. – И Афонька навел на Ваську ружьё.

– Ты чего, Афанасий? Мы же друзья.

– Собирай, говорю, хворост, дружок, не то вышибу тебе мозги.

Чванов приподнялся:

– Ты чего это раскомандовался?

– А ты обернись, капитан. И сразу всё поймешь.

Чванов обернулся и увидел в десяти шагах ухмыляющегося Ахмета, который целился в него из ружья.

– Что, урус? – крикнул горец. – Обманули дурака на четыре пятака? Кажется, так у вас говорят?

– Так ты нарочно нас сюда привел, – процедил капитан Афоньке.

– Конечно, нарочно, – не стал тот отпираться. – Если бы вас обменяли на Абзата, плакали бы мои денежки. А теперь нам с Ахметом ни с кем из аула делиться не надо.

– Мне не нужен Абзат, – вторил предателю лениво подходящий к Чванову Ахмет. – Мне нужны пять тысяч. Почему я их до сих пор не получил? Что молчишь, урус?

– Я же тебя предупреждал, что сумма больно большая. Мать её будет собирать долго, очень долго, – в который раз пустился в объяснение Чванов.

– Нет, урус. Потому что ты меня обманул. Отправил письмо по неправильному адресу. – Горец достал конверт. – Вот оно, вернулось в Тифлис. Ты – лживый человек. И поэтому теперь будешь сидеть в зиндане.

– Яма такая, – пояснил Афонька.

– И не в нашем ауле, – продолжил Ахмет. – А у моего отца, высоко в горах. И теперь ты напишешь правильный адрес. Или помрешь с голода.

Ахмет достал из мешка несколько десятков огурцов, которыми все и подкрепились.

Дорога по дремучим горным лесам заняла весь световой день. Чванову она далась тяжело. Он устал физически и был раздавлен морально – ведь свобода была так близка. Зачем он поверил предателю?

– Сколько он тебе пообещал? – тихо спросил Чванов дезертира, когда Ахмет ушел чуть вперед и не мог их слышать.

– Тысячу серебром.

– Тьфу, дурак. Я бы тебе две заплатил.

– Две? – не поверил Афонька.

– Клянусь!

Афонька тут же снял с плеча ружьё, прицелился по идущему впереди по склону Ахмету и выстрелил. Но, увы, промахнулся. В ответ Ахмет бросил длинный узкий кинжал. Афонька вскрикнул, вскинул руки и упал замертво.

Чванов что было сил кинулся вперед, набросился на горца и повалил его на землю. Если бы Васька побежал следом, они бы Ахмета одолели. Но крепостной человек решил для верности вооружиться афонькиным кинжалом, но пока вытаскивал его из ножен, сильный и жилистый Ахмет скинул капитана с себя и огрел его по голове прикладом. И когда Васька подбежал с кинжалом, Ахмет навел на него ружье.

Чванов очнулся минут через десять с жуткой головной болью.

– Что, урус, хотел предателя перекупить? – насмешливо спросил горец. – Накинь-ка на себя его бурку и башлык.

Ваське же достались Афонькины бешмет и черкеска. Саблю, кинжал и ружье покойника Ахмет забрал себе.

Опять долго шли. Дни в горах короткие, смеркаться стало рано.

– Долго ещё? – спросил у Ахмета Васька.

– Скоро, уже скоро.

И буквально через полчаса непроходимый лес вдруг сменился ухоженным садом.