Это хрупкое равновесие.

«Забинтованные ноги учат тебя ценить семейные связи. – Голос бабушки вонзается в мою голову, как ржавый нож. – Ни один человек ничего не может сделать в одиночку. Мы все должны полагаться друг на друга».

Ага. Теперь я вынуждена разрешать посторонним мужчинам прикасаться ко мне, когда хочу куда-то пойти. Спасибо, бабуля!

Я киплю, всем своим видом стараясь показать, что меня не «приручили». Но как только расходятся двери лифта, открывая взору долину, уставленную зданиями и заполненную людьми, которые будут критически оценивать каждое мое движение, кровь в венах стынет. Это успокаивающий холод, включающий совершенно иной электрический контур в моем мозгу, – контур медленно созревающей мести.

Чтобы умиротворить ту часть военных, которая желает моей немедленной смерти, я следую инструкциям Сыма И: не отрываю глаз от каменной дорожки, проходящей через весь лагерь, и изображаю бесплатное приложение к Ли Шиминю.

Но возникают сложности, когда через несколько минут обнаруживается, что не мне одной необходима поддержка. Ли Шиминь тяжело опирается на меня, ноги его опасно заплетаются. Я вынуждена обхватить его рукой за спину.

– Тебе же говорили не пить так много, – шиплю я, с мгновенным отвращением осознав, как это прозвучало – словно я Отчаявшаяся Жена.

– Мне жаль, – невнятно выдыхает он.

– Ничего тебе не жаль! Иначе бы ты не пил!

На это ему ответить нечего. Его затуманенный взгляд уплывает куда-то очень-очень далеко.

Я сосредоточенно подстраиваюсь под его ритм и шатания, чтобы мы не унизили себя падением на мостовую. Если вертикальные полоски черной отделки на белых лосинах его комбинезона уходят в крепкие ботинки, то белые полоски на моих ногах нелепо, издевательски утыкаются в пару крохотных туфель, небрежно вышитых кривыми бабочками.

Загнутые кверху черепичные крыши тренировочных корпусов по обеим сторонам дорожки впиваются, как клешни, в затянутое штормовыми тучами небо. Праздношатающихся на улице не так уж и много – в основном это пилоты с курительными трубками в зубах, – но за окнами стремительно возникают любопытные лица, люди зовут других посмотреть. Внутри освещение ярче, чем снаружи, и видно, как они показывают пальцами, восклицают и меряют масляными взглядами каждую подробность моей фигуры. Я втягиваю в себя большими глотками холодный воздух, искрящийся напряжением приближающегося дождя. Звук шаттла, теперь отдаленный, мистический, как вой призрака, привлекает мое внимание, и я оглядываюсь через плечо.

Ближайший участок Великой стены – он как раз из тех, что выглядят впечатляюще, – проступает из мрачных туч на головокружительной высоте, перекрывая вход в долину. Бегущие по нему шаттлы выглядят маленькими, как угри. Над Стеной возвышается башня Кайхуан, словно великан-разведчик, защищающий человечество. В ней размещаются самые важные стратеги и оборудование пограничья Суй-Тан. Я задерживаю на ней взгляд, словно выжигаю метку, прежде чем отвернуться.

Когда Сыма И распахивает двустворчатые двери столовой, нас обдает горячим воздухом, насыщенным голосами и лязгом посуды. Я отшатываюсь – никогда прежде я не видела так много людей одновременно.

Затем включаются вспышки фотоаппаратов.

Репортеры с аккуратными прическами и в поразительно чистых халатах роем устремляются к нам. Солдаты криками приказывают им держать дистанцию, а Сыма И ведет нас к раздаточной линии. Внутренне я дергаюсь, как демон, перепуганный петардами в новогоднюю ночь, но храню на лице отрешенное выражение.

Когда мы проходим мимо столов, сидящие за ними люди бросают на нас быстрые взгляды, но, похоже, они получили приказание нас игнорировать. Сейчас они ведут себя более сдержанно, чем когда мы шли по улице.

А еще здесь очень много разнообразного персонала, что заставляет меня осознать, какие значительные совместные усилия необходимы, чтобы поддерживать работу Стены. Солдаты в оливково-зеленой форме торопливо хлебают из огромных, испускающих пар мисок с лапшой и овсянкой, словно должны закончить обед за десять секунд. Строительные рабочие в неоновых жилетах поверх туник жадно поглощают пищу из еще более громадных мисок. Стратеги и студенты-стратеги в сине-серых мантиях дискутируют с планшетами в руках, пока стынет их еда.

Впрочем, звезды здесь, конечно, пилоты, с их беспечными громкими разговорами и взрывами смеха. Их состоящие из двух обручей короны, украшенные стилизованными рогами, рыбьими плавниками, крыльями бабочек и тому подобным, блестят в тусклом свете потолочных ламп. Все расступаются, когда кто-то из них шагает между столами, особенно если это представитель Железной Знати, достаточно могущественный, чтобы носить солидное количество дух-доспехов. Узнав кого-то по рекламным снимкам, я восторженно замираю, но потом напоминаю себе, что причин для восхищения у меня нет.

В конце концов, теперь я более могущественна, чем они.

Только когда мы добираемся до раздаточной линии, я обнаруживаю тут женщин – тетушки в заляпанных фартуках суетятся на большой кухне за подернутыми паром окнами. Черпают соевое молоко, поджаривают хлебные палочки, помешивают овсянку и отбрасывают на дуршлаг лапшу. Я уныло оглядываю столы в поисках такой же черной униформы, как моя, в поисках удачливых девушек, которым позволено выходить на люди вместе с мужчинами, чтобы поддержать иллюзию, что мир справедлив и надежда существует.

Мое внимание привлекает таблица рангов на стене. На черном экране светятся неоном две колонки с именами пилотов и их боевыми рейтингами. Одна колонка – по всей Хуася, вторая – по Суй-Тан. Вспышки камер мешают читать, но мне это и не нужно, я знаю, кто на первом месте.

Высшие строки в обеих колонках пусты.

Медленно перевожу взгляд на Ли Шиминя. Он отсутствующе смотрит прямо перед собой. Мне доставляет нездоровое удовольствие мысль о том, что таким образом армия издевательски наказывает его и обеспечивает смертельную ненависть к нему остальных пилотов. Существует процедура ежегодного награждения Короля Пилотов, набравшего самые высокие баллы, семья победителя получает увесистый денежный приз. Но уже два года – с того момента, как Ли Шиминь воюет, – награду не получал никто.

Ему не стать почитаемым чемпионом, он всего лишь помеха, не пускающая других на высшую строку.

Сощурившись, я пытаюсь разобрать, кто на неудачливом втором месте. Обычно ноздря в ноздрю идут…

Внезапно на экране вместо колонок появляется черно-белая фотография и какой-то текст.

Фотография Ян Гуана.

О небо.

Это его некролог.

Пот течет по моей коже, как струйки конденсата по стали. Не потому, что меня накрыло чувство вины, а потому, что шум в столовой заметно стихает. Только репортеры продолжают жужжать, как осы.

Если раньше все вполне успешно меня игнорировали, то теперь настроение изменилось. Злобные взгляды пронзают меня, как ножи, мерцая требованием правосудия. Могу поклясться, что в кипящей массе лиц за столами я даже различаю лицо Син Тяня, пилота Безголового Воина. В руке начинает пульсировать боль – напоминание о том, с какой сокрушительной силой он схватил меня, оттаскивая от тела Ян Гуана. Синяки еще не прошли – глубокие, болезненно-зеленые.