Уложив ладони роверх шумной пульсации, предприняла тщетную попытку хотя бы ненадолго успокоиться. Но, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Неужели всего через пару часов салонные голоса разнесут последние новости о нашей свадьбе по всей Старороссии?

Семь дней, Ольга! Всего семь дней!

Маркиз ждал меня у лестницы, выражая взглядом одно лишь спокойствие. Втайне позавидовала его выдержке: обладай я хоть каплей ее, могла бы унять противное ощущение невесомости, заставлявшее ковер под ногами идти рябью.

А ведь он был одет по случаю — в прямые, молочного цвета брюки, тончайшую белоснежную сорочку и великолепно сидящий фрак. Приняв мою ладонь, господин Левшин незаметно для остальных провел большим пальцем по затянутому в шелк запястью, словно бы успокаивая. И, несмотря на едва контролируемые чувства, мне действительно стало немного легче.

Задержавшись ненадолго у двери, он достал из кармана парадного плаща плоскую коробку из черного бархата, бережно вынув из нее сверкающую цепь с великолепными рубинами. Каждый камень переливался глубоким винным блеском, но, коснувшись кожи на моей шее, фермуар враз потемнел — ровно так же, как совсем недавно — кольцо.

— Артефакт? — догадалась я.

— Древний, — кивнул маркиз. — Он столетиями принадлежал женщинам нашего рода. Я расскажу позже.

Снова ощутив приступ дурноты, позволила Николаю Георгиевичу усадить себя в черную лакированную карету с золоченым гербом маркизов Левшиных, доставившую нас к крошечной церквушке на окраине Петергофа всего за двадцать минут.

Скромная церемония, на которой присутствовали лишь мы с маркизом и мой дед, длилась и того меньше. И за все это время мир вокруг меня успел качнуться не единожды, пока я не расслышала:

— Готовы ли вы, Ольга, стать супругой раба божьего Николая? Во всем почитать его, делить с ним радости и беды, быть покорной и…

Убранство церкви пошло кругами, заставив меня пропустить несколько вечных обещаний. И когда тонкая золотая шинка обручального кольца прочно уселась на безымянный палец, накрыв собою подаренный прежде господином Левшиным перстень-артефакт, я окончательно погрузилась во тьму.

Наверное, прошло несколько часов с того момента, как я стала женой маркиза, поскольку необычно теплое солнце уже садилось за горизонт, окропляя последними косыми каплями лучей просторную светлую спальню, до сих пор незнакомую мне.

А ведь она разительно отличалась от бирюзовой. Широкая кровать с двухслойным балдахином стояла в самом центре комнаты, привлекая внимание блестящей позолотой, лежащей поверх инкрустаций из слоновой кости. Прямо напротив стоял огромный камин из белого мрамора, верхняя полка которого была любовно украшена группой ваз из тончайшего фарфора и… да, тем самым дагеротипом моей семьи, видимо, отданным маркизу дедом. Изящный столик с парой кресел у самого окна и драгоценный, с высоким ворсом, обюссонский ковер заканчивали доступный глазу образ.

— Нравится? Теперь это ваша спальня, Ольга. — Голос маркиза послышался откуда-то справа… Надо же, а ведь я поначалу не заметила его. — По крайней мере, на ближайшие семь дней. Моя, к слову, за дверью.

Как и я, господин Левшин был по-прежнему одет в свадебный наряд. И судя по успевшим наметиться складкам, только парадный черный фрак был снят, видимо, давно, небрежно оставленный на спинке кресла. От движения его сиятельства ворот белоснежной рубашки, расстегнутый на несколько пуговиц, широко распахнулся, оголив смуглую грудь, что придало внешнему облику хозяина вид легкой беззаботности и домашнего уюта.

Попытавшись сесть, запоздало поняла, что, несмотря на явное облегчение, мое состояние все еще далеко от обычного. Значит, терзавшее меня днем головокружение достигло апогея во время церемонии, и тогда…

Жуткая догадка окатила горячей волной, заставив совершить постыдную попытку к бегству:

— Простите, пожалуйста… я не нарочно. Надеюсь… мне все же удалось выполнить условия сделки и стать…

— Моей супругой? — лукаво улыбнулся Николай Георгиевич. — Не беспокойтесь, вы успели согласиться со всеми клятвами, прежде чем снова забылись в волне непокорной родовой силы.

Удивленно посмотрела на огненного мага:

— Вы… не сердитесь?

Он встал с мягкого кресла, отделанного золотистой парчой и расположенного правее меня — так, что я едва ли могла заметить его сразу по пробуждении. Неторопливо прошел вглубь светлой спальни и, доверху налив воды в высокий резной бокал, поднес его мне, по пути добавив туда несколько капель из пузырька в нагрудном кармане. Протянул напиток, коротко приказав:

— Пейте! Всего несколько минут — и вам станет легче. — Проследил, чтобы я выпила все без остатка, тут же забрав бокал, после чего заверил: — Я не могу сердиться на вас за то, что родовой дар просыпается так болезненно.

— Но… разве вы не думаете, что все случившееся — представление?! — Теряясь в догадках, я все сильнее запутывалась в жалких попытках понять маркиза. Ведь даже в самых смелых мечтах я и представить не могла, чтобы господин Левшин стал хоть немного терпимее ко мне. Или же во всем снова виновата моя потребность искать тонкий лучик надежды даже в столь безнадежных ситуациях?

В ответ на мой вопрос Николай Георгиевич неприязненно поджал губы. Окинул меня суровым взглядом, тут же сметя дерзкие мысли о случившихся в нем переменах, и довольно жестко ответил:

— Не говорите глупостей! Пробуждение дара — то, что почувствует любой сильный маг. Я точно знаю, Ольга, что спустя несколько дней вы станете совсем другой. Нам нужно только помочь вам.

— Как? — не удержалась от вопроса я.

— Есть несколько способов, — нехотя ответил маркиз. — Об одном из них, думаю, вы догадываетесь, с учетом того, как уверенно делились силой посреди старого капища…

Дождавшись цветущего румянца, покрывшего мои щеки, господин Левшин удовлетворенно рассмеялся, снова приняв расслабленный вид, и шутливо переспросил:

— Нет? Жаль, это был бы самый короткий и безболезненный путь. — Он вновь бросил на меня лукавый взгляд, позволив себе еще одну маленькую колкость: — Конечно, в вашем случае все же немного болезненный, но это лишь в первый раз. Далее, могу с уверенностью заверить, весьма приятный, как вы уже могли убедиться. Снова нет?

Он довольно заразительно рассмеялся, неожиданно превратившись из чиноначальника кабинета его императорского высочества в совсем неизвестного мне мужчину. Надо же, а ведь я стала супругой человека, о котором ровным счетом ничего не знаю.

Наблюдая за Николаем Георгиевичем из-под полуопущенных ресниц, внезапно осознала, что, когда он так непринужденно смеется, черты его лица разглаживаются и становятся мягче, напрочь стирая напоминание о хищной птице, сходство с которой столь неприятно поразило меня в день знакомства. Смех делает его карие глаза теплыми, добавляя в них медового оттенка, и внутри широких зрачков зажигаются искры…