Господин Левшин на миг замер, а потом очень серьезно пояснил:

— Знаете, Ольга, боюсь, у всей Староросской империи осталась лишь одна неделя. — Маркиз отстранился, мгновенно позволив ощутить волну ночной прохлады.

Поежившись, я проследила, как он неторопливо подошел к окну. В серебристом сиянии растущей луны его профиль был исполнен небывалой силы, но я кожей ощущала: Николай Георгиевич смертельно устал. Словно в подтверждение моих мыслей, он с сожалением произнес:

— Я помогу вам разбудить то, что так давно спало, и это станет для изменников…

— Приманкой!

— Вы правы — приманкой. Но я обещаю: с вами ничего не случится. Ни сейчас, ни тогда, когда — или если — вы исчезнете. Я беру на себя полную ответственность за вашу безопасность.

В течение разговора я начинала понемногу привыкать к неизбежной капитуляции доводов рассудка и важности выполнения своей части сделки, а явная выгода заставляла сомнения притаиться… по крайней мере, до завтра. Вот только была еще одна деталь, без которой осуществление договора могло оказаться под угрозой…

— У меня нет платья, — смущенно произнесла я. — И, боюсь, так быстро его не сошьют ни в одном салоне империи. А ведь свадьба — уже завтра! — Я сделала последнюю попытку оставить за собой свободу.

Но и ее маркиз разбил вдребезги. Он пристально меня оглядел, словно стараясь убедиться, действительно ли я согласна, и только после этого предложил:

— Вы можете воспользоваться платьем моей матушки, если пожелаете. Оно всегда казалось мне на редкость изящным. Думаю, вам пойдет.

Дождавшись моего кивка, он подытожил:

— Что ж, тогда я пришлю его в особняк герцога Соколова завтра утром.

И мне не осталось ничего иного, как ответить:

— Я должна вернуться к своему деду, чтобы, как и полагается невесте, провести последнюю ночь дома.

Маркиз замер. Отошел от окна, бесшумно ступая по мягкому ковру, и, подойдя вплотную, внимательно вгляделся в глаза. Снова ощутив запах его парфюма, я втайне обрадовалась, что на этот раз гарь уже почти неощутима. Видимо, почувствовав мое облегчение, господин Левшин согласно склонил голову, взяв с меня напоследок обещание:

— Доставлю вас туда немедленно при одном условии: эту ночь вы действительно проведете в своей комнате.

Утро моей свадьбы выдалось солнечным и по-весеннему теплым, отчего даже в золотой гостиной не стали жечь огонь.

Сонная горничная, привычная к раннему подъему, присела в низком реверансе, раскрыв портьеры сливочного цвета. Слепяще-яркие лучи тут же по-хозяйски ворвались в спальню, залив ее золотистым сиянием, что заставило прислугу недовольно сморщить покрытый веснушками нос. А ведь она еще втайне надеется отдохнуть, пока весь дом спит.

Я стремительно села в кровати. Может быть, сбежать?! Прямо сейчас, пока старый особняк охвачен ленивой дремотой и деспотичный маркиз не ожидает вероломного предательства? Захватить из блестящих салонов деда несколько увесистых статуэток и постараться как можно выгоднее продать их морякам. Исчезнуть… это ведь мой последний шанс!

Но в уме тут же отрезвляюще прозвучали жестокие слова огненного мага: «Поверьте, как только вы останетесь одна, без моей защиты, вы не проживете и дня». Вспомнился оглушительный грохот копыт и ошеломляющее чувство суровой неизбежности… палящий жар огня, смешанный с болью крепких мужских объятий… и почему-то такой знакомый запах…

Прогнав опасные мысли, я отпустила сонную девушку, снова откинувшись на подушки и позволив себе в последний раз насладиться звуками спящего дома, в котором каждый шорох был знаком с детства.

С кухни доносились приглушенные голоса — это госпожа Лобанова доставала готовую опару для ржаного хлеба. Стоит подождать совсем немного — и по бесконечно длинным коридорам разнесется теплый запах утренней выпечки, вслед за которым потянутся ароматы терпких трав…

Ощутив легкий голод, я вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего вечера. Ужин пришлось пропустить из-за неудавшейся поездки в театр, после которой сил на еду не осталось совсем. Да и ночь выдалась нелегкой… а ведь виной всему — маркиз.

Воспоминания о недавнем приключении участили дыхание. Щеки обожгло румянцем, горячими пятнами покрывшим едва ли не половину лица. Стало жарко от мыслей о произошедшем в карете, об огненном портале, спасшем меня от гибели. И о руках его сиятельства по обе стороны моего тела.

Воздуха едва хватало, и, ступив босыми ногами на прохладное дерево пола, я шустро пробежала к окну. Раскрыла его настежь, позволив утреннему ветру пробраться сквозь легкий тюль. Съежилась от свежего дуновения, тут же прошмыгнув назад под одеяло.

Сквозь открытые ставни в спальню ворвался веселый лай своры собак, горячо любимых дедом, и я про себя огорчилась, что уже завтра не смогу услышать их. Интересно, как звучит дом господина Левшина, когда он полон жизни?

Натянув одеяло до самого подбородка, почти сразу же расслышала сердитые шаги герцога Соколова, вслед за которыми с глухим скрипом распахнулась дверь.

— Как это понимать, Ольга?!

Несмотря на столь ранний подъем, дед, как всегда, был безупречно одет, причесан и уже благоухал древесным парфюмом. Но бурное негодование, сквозившее в каждом слове и впервые проявленное по отношению ко мне, заставило испуганно съежиться под одеялом — жест, конечно, детский, потому как одеяло вряд ли могло помочь против недовольства герцога. Так что же я натворила?

— Внизу ожидает маркиз, который не далее как сегодня утром самолично доставил в мой особняк подвенечное платье своей матушки для церемонии бракосочетания. Вашего бракосочетания, Ольга! Того, которое, согласно высокородному договору, должно состояться еще через неделю! И на все мои попытки хоть как-то его образумить он отвечал, что ждет тебя!

Подскочив на месте, я потянулась за халатом, чтобы тут же пробежать к сонетке. Похоже, сонной прислуге больше не удастся отдохнуть…

На создание идеального туалета и прически у горничной ушло не меньше двух часов, на протяжении которых я ежеминутно пыталась успокоить деда. И тем не менее он остался при своем:

— Не знаю, что ты натворила, Ольга, но все это дурно!

Почти согласившись с ним, я вспомнила об обещанной Николаем Георгиевичем награде, постаравшись не показать своей радости. Дед не должен ни о чем догадаться, иначе мой план снова провалится, и жертва, которую придется принести уже этим полуднем, пойдет прахом.

Довольно взглянув на себя в зеркало, я на миг прикрыла веки, чтобы хоть как-то унять бушующее в груди волнение. Сердце гулко колотилось под тонкой тканью восхитительного белоснежного платья — подарка его сиятельства. Гудящая в висках кровь с каждым ударом рождала волну головокружения, и спустя несколько минут я поняла, что меня мутит.