Я отметил, что его примеры были сосредоточены больше на поведении родителей, чем на поведении домашних животных. Я хотел вернуться к своему первоначальному вопросу. «Позвольте спросить вас о Баннере», – сказал я. Баннеру было два года, когда он пришел к нам, и одиннадцать, когда он умер, а в этом промежутке он был моим лучшим другом и, я думаю, моим учителем. Есть ли какая-то разница между тем, как мы воспринимаем наших друзей и членов семьи, и тем, как мы воспринимаем других животных? Каждый родитель или владелец собаки-компаньона понимает необыкновенное по-своему. И большинство из них сами необычны.

До сих пор я помню Баннера до мельчайших деталей. Я помню его всеми своими чувствами, или по крайней мере теми чувствами, которые у меня есть. Я помню выражение его глаз, когда на заднем сиденье машины я доедал мороженое почти до последнего кусочка, останавливался, а затем протягивал ему последние полдюйма сахарного рожка, все еще с мороженым, и он осторожно брал его в рот. Этим ритуалом заканчивался каждый рожок мороженого. Я помню шрам у него на носу от собачьей драки и то, как он ощущался, когда я проводил пальцами по окружающему его меху. Я помню пышный львиный воротник из длинного меха вокруг его головы, мои руки глубоко увязали в нем. Я помню, как лежал в полудреме и проваливался в сон. Моя голова лежала на его поднимающемся во время дыхания боку. Уютно устроившись в одеяле из его меха, я запускал пальцы в мягкую толщу, слушал его дыхание и спокойно засыпал, убаюканный подъемами и падениями его груди.

Я также помню, как Баннер выступал миротворецем, прыгая между матерью и мной или моим братом и одним из наших родителей, когда они физически наказывали меня или моего брата (хотя они никогда не были жестоки). Я помню его настойчивый лай и странную, неуверенную улыбку, когда он вмешивался – так настойчиво, что моя мать часто останавливалась, уже занеся руку, и сдавалась, невольно смеясь. Откуда берется такое поведение? Какую эволюционную услугу оно оказывает? Психолог-исследователь из Национального института психического здоровья говорит, что некоторые домашние животные, когда взрослые, живущие с ними, страдают, могут волноваться так же сильно, как дети.

Оглядываясь назад, я понимаю, что другие примеры поведения Баннера казались мне обдуманными, менее инстинктивными. Баннер никогда не дрался с маленькой собачкой, порой он даже защищал маленьких собак, живших по соседству. Каждое утро, выходя из подвала, он ворчал, но позволял коту проходить у себя между ног. Скорее всего, в кишащем собаками районе наш кот использовал Баннера для защиты, и пес с этим соглашался. Однажды я видел, как он промчался по улице и поймал в прыжке самую злую собаку в округе, когда та кинулась на соседку, державшую на руках свою маленькую собачку. Баннер тащил моего брата за пеленки с улицы. Он садился на нас, когда мы кидались камнями. Иногда, когда мы были далеко от дома и не хотели идти обратно, он уходил, но всегда возвращался за нами.

Большую часть детства я провел в лесах Миссури вместе с Баннером. Мои родители не всегда знали, где я, – но не Баннер. Когда мне было восемь лет, я провалился под лед в ручье в глубине леса. Оказавшись по пояс в воде, я пытался взобраться на крутой заснеженный берег, но все время соскальзывал. Баннер ушел. А затем он вернулся. Яркое воспоминание: Баннер вцепился в один конец ветки и тянет, а я подтягиваюсь вверх по ветке, пока не добираюсь до верха. Я говорю вам это с некоторым смущением, зная об уловках памяти, понимая, что, по утверждению нейробиологов, мозг пытается приукрасить воспоминания, пока они не станут историей, которую мы хотим услышать. Я не знаю, произошло ли все именно так, как я помню.

Дети раздувают способности своих питомцев, проецируют на них все виды поведения, как сказал Деннис Фетко. Более того, объяснил он, собаки часто склонны драться с самой большой собакой в поле их зрения. Они просто делают то, что привычно для собак, а вовсе не думают о защите угнетенных. Вероятно, ветка валялась там все это время и Баннер просто попытался поучаствовать в игре по перетягиванию каната. «Может, интерпретация была уроком, – добавил Фетко. – Вероятно, вы неосознанно приукрашивали, считая его поведение героическим. Но кто научил его дергать за палку – совершить поступок, который, возможно, случайно спас вам жизнь? Скорее всего, вы сами его этому и научили».

Когда я писал о Баннере в своей газетной колонке и в своей более ранней книге, один мой читатель, Пол Робертс, который описывал себя как «пожизненного натуралиста», предложил другое возможное объяснение того, почему Баннер дергал за эту палку. «Мои собаки на протяжении многих лет часто использовали подобные действия как форму замещения, – писал Робертс. – Обычно это случалось, когда они были расстроены (например, когда я залез на дерево, а у них это не получилось). Или когда они были слишком энергичны, а я не двигался, сидя довольно долгое время. Или когда играл во что-то, в чем они не могли принять участие». В такие моменты его собаки «выплескивали энергию расстройства, дергая за ветки, перетаскивая и грызя палки или копая землю и терзая попавшие под лапы упрямые корешки».

Затем он добавил кое-что, что, как мне кажется, лежит в основе моих отношений с Баннером. «Даже когда нам совсем плохо, собачье отсутствие осуждения извне – это зеркало нас самих, которое требует действия изнутри, – сказал он. – То, что мы делаем вследствие этого, определяет, стало ли животное учителем морали или это мы стали учениками нравственности». Такая рациональность привлекательна, но также привлекательно и непознаваемое. Мне рассказывали, будто буддисты верят, что учитель или священник, который не ведет праведную жизнь, может оказаться пониженным в статусе в следующей жизни и оказаться в теле собаки, по-прежнему сохраняя желание учить.

Однажды темным утром я услышал плач матери и проснулся. Я был уверен, что с отцом что-то случилось. Я сбежал вниз по лестнице, вышел на крыльцо и увидел Баннера, которого отец принес с дороги – он лежал на скамейке, холодный, окоченевший. Я плакал, но плач был фальшивым – я был рад, что мой отец жив. Долгое время я чувствовал себя виноватым за эту тайную фальшь. В ходе этого последнего урока Баннер научил меня смущению, показал мне неопрятность смерти и многое-многое другое.

Преувеличил ли я роль Баннера? Романтизировал его по своей прихоти или для самовозвеличивания? Несколько лет назад я просмотрел историю и характеристики колли – особенно «грубошерстных» колли, таких как Баннер. Они воспитывались как рабочие собаки, а также чтобы быть преданными и нежными в отношении детей и яростно защищать свои человеческие семьи. Поначалу я был рад узнать, что Баннер и его предки разводились именно за эти качества. Но затем у меня появилось сомнение: если Баннер был выведен для защиты моего брата и меня, не был ли он в некотором смысле запрограммирован – как, скажем, робот – иметь подобные функции? Даже сейчас мне не нравится такое представление о моем друге. Но разведение собак и кошек оставляет определенные вопросы о наших отношениях с домашними животными.