В то время Таня уже была одним из лидеров австралийского движения за единение семьи с природой. Собак в семье любили, но это были рабочие собаки. В основном их не пускали в дом, так как «они были склонны постоянно поедать мертвечину или кататься в коровьем дерьме». Работа кошек заключалась в том, чтобы ловить мышей и крыс. «Вот именно. Я никогда не чувствовала глубокой связи с нашими кошками». Несмотря на это, она любит животных, хотя в ее описании детства на ферме вы найдете больше противоречий, чем могли бы услышать от городского любителя животных:

«Телки выросли и стали дойными коровами, а бычки уехали в перевозке вместе с мясником. Такова жизнь. И смерть, я полагаю.

Когда корова умирала, отец всегда звал Джека-живодера, чтобы тот приехал и увез ее в уже тяжело нагруженном грузовике с раздутыми дохлыми коровами.

Я помню, как однажды я пыталась объяснить подруге, как мы искусственно осеменяли коров. Она была в шоке. Мы, дети, хихикали до упаду, когда коровы спаривались, как мы это называли, залезая “на закорки”. Затем мы видели чудо рождения детенышей и иногда помогали коровам в родах. После этого мы надевали резиновые сапоги и, скользя по последу, пели Surfin USA (“Серфинг по США”, песня группы Beach Boys. – прим. ред.). Это было забавно, пока ты не падала прямо в послед.

У нас жили свиньи. Их, в конце концов, растили для еды. И овец тоже. Однако нам всегда нравилось играть с ягнятами, кормить их из старых стеклянных бутылок из-под “Кока-Колы” с прикрепленной соской и хихикать над их безумно быстро крутящимися хвостами. И все это до тех пор, пока для бедного ягненка не наставал неизбежный момент стать бараньими отбивными.

Один или два раза у нас были утки. И я помню, что однажды, когда они откладывали яйца, мама “немного” (очень много!) перепутала температуру в домашнем инкубаторе, и они стали “вареными утятами”. Она годами мучилась чувством вины. У меня было две рыбки, но мама по ошибке налила в их аквариум прозрачную жидкость, которую приняла за воду. К сожалению, это была не вода, и Мэверик и Гус (это был этап моего увлечения Томом Крузом и его Top Gun) закончили свое существование. И последнее, но не менее важное: у нас было много домашних кроликов. Их век был краток. Но мы любили их, пока они были живы».

Нелегко прокладывать себе путь через моральный лабиринт нашего сложного отношения к другим животным и нашей многослойной жизни. Есть или не есть мясо, разводить или покупать дизайнерски модифицированных домашних животных, кормить или нет диких животных, ловить и выпускать рыбу, любить собаку-робота, преследовать змей – лабиринт огромен и извилист, проходы в нем постоянно меняются, некоторые из них зарастают, а затем снова очищаются. Хотя для некоторых людей путь в нем ясен, как день, большинство из нас движется почти вслепую. «Этот вопрос – как непокоренный пик: что на самом деле означает “быть частью природы в XXI веке”? – спрашивает герпетолог Гарри Грин. – Мы будем зрителями, разрушителями или соучастниками?»

В 2012 году экопсихолог Патриция Хасбах начала каталогизировать взаимодействие человека с природой по «спектру дикости», который она и ее коллеги описали как «континуум дикого, домашнего и извращенного». Сегодня Хасбах признает, что «извращение», возможно, было плохим выбором слова. Если вы называете чьи-то действия извращенными, разговор прекращается, вместо него разгорается спор или даже ссора. Поэтому в качестве альтернативы она предлагает использовать ярлык «искаженный» для описания линии, которую мы пересекаем, «когда переходим от того, что мы считаем естественным, к чисто технологическому или когда наша часть взаимодействия вредит другой форме жизни». А как насчет того, что мы едим другую жизнь? Она отвечает: «Вопрос должен звучать так: как мы приобретаем пищу, которую едим?» Все животные должны есть, чтобы выжить. В данном примере охота была бы диким проявлением подобного паттерна взаимодействия. Выращивание сельскохозяйственных животных для еды было бы примером домашнего паттерна; а убийство животного, выращенного на ферме, на заводской бойне, было бы искаженным паттерном».

Чтобы еще больше проиллюстрировать созданный ею спектр, она указывает на паттерн взаимодействия «узнавать и быть узнанным», упомянутый в главе 7. «Диким» проявлением этого паттерна может быть встреча с медведем или львом в дикой природе, вызывающая чувство благоговения, первобытного страха и глубокого смирения. «Домашним» проявлением такого паттерна может быть взаимодействие с нашим домашним питомцем. Например, когда мы приходим домой в конце дня и встречаем собаку, которая узнает нас так же, как мы ее узнаем, тем самым вызывая чувство радости. «Искаженный» паттерн – это то, что мы все видели в местном зоопарке. Можно видеть, как человек бросает кусок еды или камешек в животное, сидящее в клетке, или стучит по стеклу ограждения, несмотря на таблички с просьбой не делать этого. Скорее всего, человек, демонстрирующий подобное поведение, пытается привлечь внимание животного в вольере – «увидеть и быть увиденным».

Что касается спектра «дикости», позвольте мне предложить дополнительную или особую категорию: совместное становление. Под этим я подразумеваю уважение к необходимости дикости, признавая при этом размытые границы, которые всегда существовали между диким и домашним, человеческим и не-человеческим. Мы изменяем другие формы жизни, и они тоже изменяют нас. Природа беспорядочна, ничто генетическое не остается высеченным в камне (за исключением ископаемых), и граница между дикими, домашними и извращенными существами постоянно смещается. Совместное становление – это то, что происходит вокруг нас прямо сейчас. Оно может происходить в течение всей жизни или только на этой неделе. Например, когда мы хорошо заботимся о собаке, она хорошо заботится о нас: она защищает нас, а наше взаимодействие с ней понижает у нас кровяное давление и улучшает наше психическое здоровье. В этом смысле мы становимся друг другом. Когда мы пытаемся перехитрить енота, он учится способам перехитрить нас. По крайней мере, благодаря этому процессу один из двух видов становится умнее[21].