Другие ученые также использовали термин «совместное становление», и одно из наиболее интересных применений можно найти в совместной работе коренных жителей северо-восточной части австралийской земли Арнем и исследовательской группы из университетов Маккуори и Ньюкасла. Вместе они бросают вызов «западным, дуалистическим представлениям о природе и культуре, которые не допускают других способов концептуализации мира или вмешательства не-людей». Напротив, они говорят о совместном становлении как о способе движения к более человеческим, семейным отношениям с миром, в котором исчезает разделение между людьми и другими животными, и даже между людьми и растениями с камнями, временем и пространством. Ясно, что это нестандартный подход к биологии или сохранению видов, но в будущем он вполне может стать широко распространенным и повсеместно принятым не только как идея, но и как образ жизни.

Каждый день мы совместно развиваемся вместе с животными живущими в наших домах или рядом с ними, образуя более разветвленную семью. Как и в любой большой семье, в ней бывают споры, ссоры, даже разводы, «священные коровы», «белые вороны», «паршивые овцы» и любовь.

Чтобы стать добрым и полезным, требуется время. Сара Сент-Антуан – редактор книжной серии «Истории тех мест, где мы живем», посвященной региональной флоре и фауне, и автор романа «Три лета с птицами» (Three Bird Summer), предназначенного для молодежи и посвященного общению двенадцатилетних детей с миром природы. Когда я спросил ее, были ли у нее или ее детей какие-либо изменения в жизни, связанные с другими животными, она сначала была озадачена. Обдумав этот вопрос в течение нескольких дней, она предположила, что для многих из нас один какой-то момент не может изменить всю жизнь, а накопление таких небольших, но очень личных, даже интимных встреч в течение более длительного периода времени может преобразить ее. Даже одна-единственная встреча с диким животным может изменить траекторию нашей жизни, а животное, состоящее с нами в длительных отношениях, проделывает этот путь вместе с нами. По крайней мере, некоторое время.

Это урок, который Таня Молони стремится передать следующему поколению. Прожив в Мельбурне двадцать лет, она со своим партнером Майклом и их общей семьей из пяти детей вернулась на ферму около Нурата (Noorat) с населением 162 человека. Отель Noorat находится всего в семи минутах езды от родовой фермы Буркан. Она основала организацию под названием Nurture in Nature, которая работает по всей Австралии, стараясь воссоединить детей с природой.

Молони учит своих собственных детей «развивать те же знания», которые она получила в детстве на ферме, не скрывающие и не игнорирующие проблемы, противоречия и моральные трения в отношениях с животными – или с другими людьми.

«Дети начинают понимать круговорот жизни и смерти и всего, что происходит между этими крайними точками, точно так же, как я, когда росла на ферме. Некоторое время назад мы ходили в загон, чтобы забрать мертвого теленка. Тейлор, которой тогда было три года, спросила: “Он спит?” Я объяснила: “Нет, извини, дорогая, он умер. Он ушел на небеса”. Нэш, которому тогда было четыре года, успокоил младшую сестренку, добавив: “Все в порядке, может быть, дедушка позаботится о нем на небесах”. О, теперь у нас есть домашний кролик (домашний, а не приблудившийся дикий), и образование детей будет выведено на совершенно новый уровень, когда мы заведем нашей девочке-кролику по имени Бан-Бан (Bun – булочка) бойфренда. Кролик, который жил у нас до Бан-Бан, к сожалению, ушел в мир иной – его загрызли соседские собаки. А недавно найденный Тейлором дикий крольчонок, который прожил около сорока трех минут и умер у меня на ладони, был похоронен с почестями. Тейлор украсила его тельце разноцветными лентами. На церемонии погребения я спросила ее, не хочет ли она сказать что-нибудь о кролике. Она ответила: “Он умер”.»

Как я уже говорил – жизнь, и смерть, и все, что между ними.

Моя мать называла себя любительницей животных. Профессиональная художница, она любила всех животных – или большинство из них. Ее восьмилетний сын хотел учился на герпетолога, а у нее была серьезная фобия – она боялась змей.

Однажды днем почтальон принес коробку размером с обувную, с почтовым штемпелем Силвер-Спрингс, штат Флорида. Внутри что-то шевелилось. Я приподнял уголок крышки. Внутри свернулась большая индиговая змея – вид, в настоящее время находящийся под угрозой исчезновения. Даже просто иметь эту змею сегодня, не говоря уже о продаже ее по почте, было бы преступлением, и это правильно. Но тогда времена были другие. В те дни журнал Boys’ Life размещал на последних страницах рекламу о продаже всевозможных диких животных – их можно было купить по почте.

Мне хотелось иметь енота. Мои родители предложили компромисс. Возможно, они знали, что после первого года жизни енот обычно превращается из милой зверюшки в нечто весьма агрессивное. Несмотря на мамину змеиную фобию, они выбрали второй вариант.

Змея была около пяти футов длиной, и она мне нравилась. Она стала стильным аксессуаром – я обматывал ее как ковбойскую бандану или вешал на шею, а затем проходил через гостиную, где мама с гостьями играли в бридж. Казалось, я тоже нравлюсь змее. Но тут возникла проблема. В почтовом ящике змея терлась носом о проволочную сетку, что привело к сильному грибковому поражению. Временно отбросив свою фобию, моя мать пришла на помощь змее и мне. Это было героическое деяние.

В течение нескольких недель я каждый день вытаскивал змею из террариума, садился на край кровати, держа ее на коленях, и открывал ей рот пальцами. Она никогда меня не кусала. Осторожно приближаясь и располагая свое тело дальше, чем это анатомически возможно, моя мать протягивала руку к змее и пинцетом вынимала кусочки пораженной грибком ткани у нее изо рта. Затем она разбрызгивала содержимое капсулы с пенициллином ей на зубы. Я помню, что отец тоже помогал, но обычно бои на передовой вела мать.

Учитывая, что это была грибковая, а не бактериальная инфекция, пенициллин не подействовал, и змея умерла. Мое сердце было разбито.

Я ожил, когда соседка отдала мне на воспитание голубенка. Я оставил Пити (конечно!) на открытом воздухе в открытом скворечнике, который построил отец. Когда я ехал на велосипеде по улице, то иногда слышал свистящий звук, и Пити садился мне на плечо, наклоняясь навстречу ветру. Пити также любил влетать в дом, проскальзывать через гостиную, поворачивать направо к столовой, влетать в кухню и пикировать в раковину, пока мама мыла посуду. Она называла это – «психанул». «Пити нравится мыльная пена» – говорила она. Голубиной фобии у нее не было.

Мы больше не слышим слов «любитель животных». По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. В наш циничный век некоторые люди даже смущаются, когда их так называют. Но не все, далеко не все. Мой дядя с его десятью кошками; женщина, несущая украшенную драгоценными камнями собачку в расшитом самоцветами мешке; трубочист с питоном; фермерская девочка, которая слишком рано узнает, что жизнь теленка, которого она любит, однажды закончится; непоседа, которая бросает муху только для того, чтобы посмотреть, как за ней вынырнет форель; ребенок, который рассказывает своему хомяку страшную тайну, – все это люди, которые любят животных. Как и моя мать.