Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Италия и после
3 апреля супруги уезжают в Италию. Их провожали на вокзале Кузмин и Зноско-Боровский. Неделю Гумилевы гостили в Оспедалетто у родственников покойной Маши Кузьминой-Караваевой. Затем последовали города Генуя, Пиза, Флоренция. Во Флоренции супруги задержались на десять дней. Было очень жарко, и Анна Андреевна отказалась ехать с мужем в Рим и Сиену. Она полагала, что еще не раз побывает в Риме. Гумилев уехал один, оставив жену во Флоренции.
Очевидно, в его отсутствие она написала стихи:
Здесь за образом «печально-благодарной», вечно несчастной смиренницы-грешницы теплится живое чувство к «всегда уверенному в своих путях» герою и его прототипу, доверие к нему и даже надежда. Есть, конечно, и тревога, и беспокойство. В начальном варианте стихотворения третья строка звучала: «Ты всегда в путях своих уверенный». Акцент сместился на слово «ты», смягчая интонацию.
А он же во Флоренции увидел сон, который чуть позже положит в основу стихотворения «Возвращение». Стихотворение будет посвящено Анне Ахматовой. Сон, видимо, предвещал разлуку, роковой путь в неизвестность.
Во Флоренцию Гумилеву прислали вышедший без него сборник стихов «Чужое небо». Книга была выпущена издательством «Аполлона». «Чужое небо» содержит стихи, где раскрывается образ любимой женщины, с которой очень непросто, с которой не прекращается борьба. Ахматова потом напишет: «Самой страшной я становлюсь в “Чужом небе’’ (1912), когда я в сущности рядом (влюбленная в Мефистофеля Маргарита, женщина-вамп в углу, Фанни с адским зверем у ног, просто отравительница, киевская колдунья с Лысой Горы – “А выйдет луна – затомится”). Там борьба со мной! Не на живот, а на смерть!»
Но там же были и «Тот другой», и «Вечность», и «Она», и «Баллада»! «Стихи из “Чужого неба”, ко мне обращенные, – пишет Анна Андреевна в записной книжке, – несмотря на всю их мрачность, уже путь к освобождению». Освобождение от чувственного наваждения, от темных страстей. Оставалась иная связь, крепче любых других. О ней и писал Гумилев в неназванных Ахматовой стихах.
Один из полученных экземпляров «Чужого неба» Николай Степанович отослал в Петербург А. Блоку. Книга произвела на поэта-символиста глубокое впечатление. Он ответил благодарственным письмом.
5 мая Анна Андреевна написала в письме к Оле Кузьминой-Караваевой: «Коля вернулся из Рима, и мы на днях едем в Венецию. Я очень поздоровела, много хожу».
Из Флоренции Гумилевы отправились в Болонью, Падую, Венецию. Опять остановка на десять дней, в Венеции. «Впечатление от итальянской живописи было так огромно, что помню ее, как во сне», – писала потом Ахматова. Гумилев создал с десяток стихотворений прямо во время путешествия.
А Анна Андреевна и в Италии находила газеты, где писали о ее сборнике «Вечер». Писали много и доброжелательно. Гумилеву в этом отношении повезло меньше, но одно безусловно: «Чужое небо» – это книга зрелого мастера.
Вспоминая позже об этой поездке, Анна Андреевна скажет: «Я не могу ясно вспомнить Италию, может быть, мы были уже не так близки с Николаем Степановичем».
По дороге из Италии Гумилев завез жену в Киев, оставил ее у матери, а сам отправился в Петербург. 20 мая он был на месте. А в ее памяти ревность оставляет воспоминание, что прямо из Киева муж едет в Слепнево. Гумилев пробыл дома несколько дней, побывал в «Аполлоне», встретился с друзьями, сделал нужные распоряжения и в конце мая отправился в Слепнево.
Анна же тем временем поехала с матерью в имение Литки кузины М. А. Змунчилла в Подольскую губернию. В ее положении лучше было проводить лето на свежем воздухе.
Гумилев нашел в деревне Олю Кузьмину-Караваеву, да и Неведомские опять же по соседству. Открыли сезон верховой езды. Все началось с падения Оли, что было зафиксировано в ее альбоме стихами Гумилева. Лето пошло своим чередом.
Вот июньское письмо Гумилева Анне Андреевне:
Милая Аничка,
Как ты живешь, ты ничего не пишешь. Как твое здоровье, ты знаешь, это не пустая фраза. Мама нашила кучу маленьких рубашечек, пеленок и т. д. Она просит очень тебя целовать. Я написал одно стихотворение вопреки твоему предубеждению не писать о снах, о том моем итальянском сне во Флоренции, помнишь. Посылаю его тебе, кажется, очень нескладное. Напиши, пожалуйста, что ты о нем думаешь. Живу я здесь тихо, скромно, почти без книг, вечно с грамматикой, то английской, то итальянской. Данте уже читаю a’ livre ouvert, хотя, конечно, схватываю только общий смысл и лишь некоторые выражения. С Байроном (английским) дело обстоит хуже, хотя я не унываю. Я увлекся также верховой ездой, собственно, вольтижировкой, или подобьем ее. Уже могу на рыси вскакивать в седло и соскакивать с него без помощи стремян. Добиваюсь делать то же на галопе, но пока неудачно. Мы с Олей устраиваем теннис и завтра выписываем мячи и ракеты. Таким образом, хоть похудею. Мока наша дохаживает последние дни, и для нее уже поставлена в моей комнате корзина с сеном. Она так мила, что всех умиляет. Даже Александра Алексеевна сказала, что она самая симпатичная из наших зверей.
Каждый вечер я хожу один по Акинихской дороге испытывать то, что ты называешь Божьей тоской. Как перед ней разлетаются все акмеистические хитросплетения. Мне кажется тогда, что во всей вселенной нет ни одного атома, который бы не был полон глубокой и вечной скорби.
Я описал круг и возвращаюсь к эпохе «Романтических цветов» (вспомни Волчицу и Каракаллу). Но занимательно то, что, когда я думаю о моем ближайшем творчестве, оно по инерции представляется мне в просветленных тонах «Чужого неба». Кажется, зимой наши роли переменятся, ты будешь акмеисткой, а я мрачным символистом. Все же я надеюсь обойтись без надрыва.
Аничка милая, я тебя очень, очень и всегда люблю. Кланяйся всем, пиши. Целую.
В письме Гумилев, с одной стороны, вроде бы успокаивает жену: живу тихо, скромно. Но, с другой стороны, рассказывает о верховой езде, а это, ясное дело, с Неведомскими, на их лошадях, как в прошлом году. Теннис с Олей, как и прежде, увлекает его.
Не о Маше ли думал поэт, когда ходил гулять по Акинихской дороге, ведущей в Подобино, имение Неведомских? Ведь все здесь напоминает о ней, о прошлом лете… Да, прошлогоднего веселья уже не могло быть без Маши.
