В ноябре 1911 года Гумилев был посажен на неделю под домашний арест: только теперь его настиг суд за дуэль с М. Волошиным. Он не смог явиться на третье заседание Цеха поэтов, проводившееся в великолепной квартире Елизаветы Кузьминой-Караваевой на Манежной площади. В Цех был принят М. Лозинский, который станет неотъемлемой частью «Аполлона», редактором-издателем журнала Цеха «Гиперборей», а главное, близким, если не единственным верным другом Гумилева. Анна именно тогда познакомилась с ним. Гумилев немногим позже.

На этом заседании появляется и О. Мандельштам. Рядом с Гумилевыми постепенно складывался новый круг поэтов. Два мастера, синдика, возглавляли Цех поэтов: Гумилев и Городецкий. В состав Цеха принимали тайной баллотировкой. На третьем собрании, например, был избран Мандельштам.

Весь первый год собирались довольно часто: три раза в месяц. На каждом заседании Цеха читались и обсуждались стихи. Ядро кружка, помимо Гумилева и Ахматовой, составили поэты С. Городецкий, О. Мандельштам, М. Зенкевич, В. Нарбут, М. Лозинский, Г. Иванов, В. Гиппиус. На пятом заседании Цеха поэтов, состоявшемся 1 декабря в доме Гумилевых, по словам А. Ахматовой, «был решен акмеизм». Члены Цеха чувствовали потребность окончательно отмежеваться от символистов. Достали греческий словарь и отыскали слово, означающее цветение, вершину: акмэ.

Идею взять слово «акмэ» подали Гумилеву еще на «башне»: сам Вяч. Иванов и А. Белый. Как-то они подшучивали над Гумилевым, предлагали сочинить для него платформу нового искусства. И увлеклись в своей шутке-пародии. По свидетельству А. Белого, прозвучало и слово «адамизм».

– Вот и прекрасно: вы мне сочинили позицию – против себя: покажу уже вам «акмеизм»! – бесстрастно заключил Гумилев, положив ногу на ногу.

Молодежь восстала против мэтров. В. Гиппиус рассказывал о народившемся акмеизме: «В немногих словах сущность нового изобретения сводилась вот к чему: отказаться от той мистической стихии, которую принесли в поэзию символисты. Нужно признать самодовлеющую ценность мира – пространства, времени, вещества – мира, «обесцененного» символистами в поисках иных миров. В поэтике – принимаются все технические нововведения символистов, но все излишества сглаживаются: ритм, стиль и композиция должны быть в равновесии; при этом вместо музыкальных задач символизма определенно выдвигались задачи живописные и “архитектурные”».

Первое время акмеистам приходилось несладко. Поддержку коллег по перу они не получили, встречая только враждебность и непонимание. Мэтры их не признавали. В зиму 1911–1912 годов акмеисты часто выступали группой. Гумилев и Городецкий читали доклады о новом направлении в поэзии, потом все иллюстрировалось стихами. Реакция слушателей была по большей части резкой.

Впрочем, неприязнь не распространялась на творчество Ахматовой. 3 декабря в газете «Утро России» была напечатана рецензия Г. И. Чулкова на литературный альманах «Аполлон». В рецензии автор отмечает «изысканность» поэтического дара Ахматовой, «утонченность переживаний», «смертельный яд иронии». Он прекрасно знал материал.

Декабрь 1911 года принес Гумилевым и трагические известия с мистическими совпадениями. Во Владикавказе в ночь на 23 декабря покончил собой юный поклонник Ахматовой Миша Линдеберг, вольноопределяющийся, сын директора Санкт-Петербургского кадетского корпуса, а 29 декабря в Сан-Ремо умерла Маша Кузьмина-Караваева. Как пережили оба супруга эти утраты? Скорее всего, врозь.

В стихах Ахматовой той осени жил образ влюбленного мальчика, страдающего от неразделенности чувства, а потом появится тема гибели мальчика-самоубийцы и перейдет позднее в «Поэму без героя». Гумилев посвятил памяти Маши балладу «Родос».

А 31 декабря открылась знаменитая «Бродячая собака», арт-кабаре или «Общество интимного театра», как оно называлось официально, в подвале дома № 5 на Михайловской площади (ныне площадь Искусств), которое станет надежным пристанищем для петербургской богемы. Гумилев и Ахматова встречали здесь 1912 год. Начиналась новая эпоха, эпоха «Бродячей собаки». Сколько здесь будет прочитано стихов и выпито вина! Сколько романов завяжется и получит развязку! Литературная богема Петербурга теперь немыслима без этого необычного местечка.

Организатором «Бродячей собаки» был предприимчивый человек Борис Пронин. Его идея оправдала себя. Два небольших зала в подвальчике были расписаны С. Судейкиным, художником «Мира искусства». На стенах жили диковинные птицы и цветы. В залах располагались столики, в том, что побольше, – крохотная эстрада, с которой читались стихи. Зал отапливался кирпичным камином. Была заведена большая книга, переплетенная в свиную кожу синего цвета и получившая название «свиной», для записи посетителей. Заведение существовало в основном за счет «фармацевтов», так называли всех, кто не принадлежал богеме, случайных посетителей. «Фармацевты» платили три рубля за вход, а свои – всего полтинник.

У акмеистов появилась площадка, где они могли выступать, а также место для встреч, разговоров, объяснений, важных решений. Здесь бывали все, «свиная книга» содержала огромное количество автографов и экспромтов знаменитых гостей. После революции она пропала и, кто знает, может, хранится в чьей-то частной коллекции и однажды всплывет, как всплыли рисунки А. Модильяни.

1911-й, такой многообразный и наполненный событиями год, завершился. На отношения супругов в преддверии нового года, возможно, указывает мифологическая деталь из стихотворения Ахматовой: «Муж хлестал меня узорчатым, / Вдвое сложенным ремнем». Здесь говорится о «печальной узнице», которая претерпевает муки ради изменника-возлюбленного. Если верить И. Одоевцевой, Гумилев жаловался, что после этих стихов он прослыл садистом, избивающим жену и своих молодых поклонниц. Но таково, видимо, было мироощущение Ахматовой.

Много больше говорит ее стихотворение «Отрывок», написанное 26 декабря:

«Любовь-отравительница» – так называлась пьеса, сочиненная Гумилевым во время летних игр в деревне. Анна в стихах будто подытоживает обиды, доставленные ей «тихим», «нежным» и «покорным» возлюбленным. Внутренний спор героини завершается ее заверением, что тот влюблен навсегда. Это могло относиться только к Гумилеву. Все не просто.

«Вечер»