Кажется, Гумилев не избегает одиночества, даже ищет его. Ему есть о чем подумать, ему не хватает той священной тишины, что дарит ощущение близости к Богу. В Петербурге, за суетой, столичным шумом, это теряется.

При этом Гумилев еще раз напоминает Анне, что любит ее очень и всегда. И не обманывает, конечно. Особо заботится о любимой бульдожке Анны, которая должна ощениться: корзину для нее ставят в его комнате.

Он посылает Анне стихотворение «Возвращение», написанное под влиянием сна, приснившегося в Италии. Ахматова потом пометит его в сборнике «Костер»: «Сон в Италии… Прислал мне в письме летом 1912 года в Литки из Слепнева». В стихотворении Гумилев рассказывает о спутнике, с которым герой долго шел вместе: «Порою казалось – идем мы годы, / Казалось порою – лишь день один». И потом

Он предчувствует разлуку сейчас, когда, казалось бы, все хорошо.

В июле Анна Андреевна приезжает в Москву, где они с мужем договорились встретиться. Он покидает Слепнево, едет тоже в Москву. Они не сразу отправились в имение. Гумилев представил Анну Брюсову, которому оба были многим обязаны. Брюсов откликнулся на выход сборника «Вечер». Анна увидела мэтра в первый и последний раз в редакции «Русской мысли». Видела и А. Белого с женой Асей Тургеневой.

Гумилев, как всегда, повел свою жену по книжным лавкам. Анна с волнением открывала последние номера журналов, искала отзывы на «Вечер» и находила. Вполне доброжелательные, сочувственные. Она немедленно закрывала журнал и старалась делать вид, что ничего не видела. Ей казалось, что иначе они исчезнут.

Через несколько дней Гумилевы покинули Москву, отправившись в Слепнево.

Анна находилась на последнем месяце беременности, поэтому в слепневском доме ее все берегли. Прощали вставание в два часа дня, ее желание уединиться, ее одинокие прогулки в обществе Моки. Ей не позволяли никакой физической работы, за ней ухаживали и даже носили на руках наверх, не разрешая подниматься по лестнице в верхний этаж.

Возможно, этот период для Анны Андреевны был наиболее гармоничным во всей ее жизни. Беременная женщина полна значительности, она выполняет важное дело и преисполнена таинственности свершающегося в ней. «Я научилась просто, мудро жить» – было написано в этом состоянии.

В Слепнево присылались свежие журналы, и оба поэта искали рецензии на свои стихи. Когда у них спрашивали, что о них пишут, Гумилев гордо отвечал: «Ругают!» – а Анна сдержанно, потупив глаза: «Хвалят». В доме уважали их поэтические труды и не беспокоили до обеда.

Гумилев подписывает Анне сборник «Чужое небо» цитатами из ее стихов: «”Здесь все то же, то же, что и прежде”. “…Был светел я, взятый ею // И пивший ее отравы…” “…Как будто темное сердце // Алым горит огнем”. Н. Гумилев».

Там, в Слепнево, Гумилевым написано стихотворение «Сказка». Ахматова сделает пометки на экземпляре сборника «Костер», принадлежавшего П. Н. Лукницкому: «Сон. Слепнево. Лето 1912». Опять сон, только не понятно чей – Николая или Анны. Ведь написал же он «Маргариту», используя ее сон.

В «Сказке» у оборотня и гиены рождается ребенок, «не то птица, не то котенок», который выигрывает в домино у родителей и их нечистой компании поля, угодья и замок. И всех прогоняет, не желая делиться: «Только добрую старую маму / Посажу я в ту самую яму, / Где была берлога дракона». Случайно ли здесь возникает образ гиены из ранних стихов Гумилева?

Несмотря на откровенно пародийный характер стихотворения, посвященного Тэффи, на его шутливый тон, можно предположить, что волновало Гумилева в то время, о чем он невольно думал. Возможно, не обошлось и без сомнений: его ли это ребенок? Стихотворение заканчивается восклицанием: «А тогда уж Адам родился, / Бог спаси Адама и Еву!»

Царскосельский дом Гумилевых был сдан на лето дачникам. И когда Николай с Анной в конце августа вернулись из деревни, они вынуждены были две недели жить в меблированных комнатах «Белград» на Невском проспекте в Петербурге. Приехала Анна Ивановна, и супруги перебрались домой, в Царское Село. Начались будни и ожидание важного события, рождения ребенка.

У супругов сложились свои шутливые ритуалы. Возвращаясь домой, Гумилев кричал:

– Курры!

Анна, если была дома, звонко отвечала:

– И гуси!

Не сняв пальто, Гумилев бежал к ней в ее темно-синюю комнату, и они начинали гоняться друг за другом и хохотать. Однако все чаще бывало, что на свои «Курры!» Гумилев не получал ответа. Это значило, что Анна не в духе. Николай Степанович сразу проходил к себе, потому что знал: жена, скорее всего, встретит его обычной, ненавистной фразой:

– Николай, нам надо объясниться!

А затем последует сцена ревности на всю ночь. Она требовала верности и страдала от измен. А еще Анна каялась мужу, что изменяет ему во сне. Плакала и каялась, а он смеялся. Неужели разлюбил, если смеется? Или никогда не любил?

Гумилев тогда же был озабочен созданием журнала Цеха поэтов. Он встречается с Городецким, продумывает план. Журнал получил название «Гиперборей» и выходил с октября 1912 года по декабрь 1913-го. Гиперборейцы – хранители храма Аполлона, вечно юные люди, купающиеся в солнечных лучах. «Гиперборей», по сути, отпочковался от «Аполлона» и был первым в России журналом, в котором печаталась только модернистская поэзия. В нем главным была поэзия, а на втором месте – критика.

Сын

Рано утром 18 сентября Анна почувствовала схватки. Прислушалась к себе, подождала немного. Сватки повторились. Анна Андреевна заплела косы и разбудила мужа:

– Кажется, надо ехать в Петербург.

Двинулись. В Петербурге с вокзала до родильного дома шли пешком: Гумилев так разволновался, что просто забыл о существовании извозчиков или, на худой конец, трамвая. В десять утра они прибыли в роддом имени императрицы Александры Федоровны на Васильевском острове. Гумилев оставил жену на руках специалистов и в полном потрясении оказался в квартире у кузена Дмитрия Кузьмина-Караваева. Первую половину дня он регулярно звонил в клинику, чтобы узнать о состоянии жены. Роды были долгими и тяжелыми. Нервы Николая окончательно сдали. Дмитрий увлек его в свое обычное место увеселения, где будущий отец пропьянствовал до утра.

Утром все приходили поздравлять Анну с новорожденным, и она узнала, что Гумилев не ночевал дома. На него это было непохоже. Сам он явился со «лжесвидетелем», с тем же Дмитрием. Очень смущен, что так получилось.

«Мне думается, – рассуждала позже Ахматова, – что Гумилев, – подвернись другой приятель, менее подверженный таким “весельям”, – мог поехать в монастырь, мужской или женский, и отстоять монастырскую вечерню с переполненным умилением сердцем».