в образовавшейся очереди, а потом неделю маялся с температурой.

Сейчас все мы, избавленные как от болезней, так и старости, свободны от давления времени, когда нужно было планировать оставшуюся жизнь, чтобы успеть жениться, родить детей, увидеть внуков и хорошо бы правнуков, а дальше обеспеченная старость под присмотром заботливой медсестры и ежедневные прогулки в компьютеризированной коляске.

Сейчас не спешим, дети давно выросли, как и внуки, впереди вечность, в которой можно успеть всё задуманное и даже то, что задумано будет позже и позже.

Потому можно не спешить и с задуманным.

Я дёрнулся, сам тоже чувствую страх вот так взять и открыть дверь в комнату, где воскрешённый Пушкин, пусть ещё во сне, но всё равно в нашей однообразно счастливой жизни впереди излом, а мы не готовы, мы уже ни к чему не готовы.

Казуальник, не сдвигаясь с места, сказал брюзгливо:

– Похоже, новости технологий сообщают не только нам. Из центра Изящных Искусств вот сейчас сообщают, что на днях приступают к пробному воскрешению Блохина. И хотя «на днях» у них понятие тоже натяжимое… или растягнутое?.. но со временем кто им помешает совершить эту дурь, что у нас не дурь, а у них дурь?

Гавгамел прорычал угрожающе:

– А хто это?

– Школота, – сказал Казуальник покровительственно. – Ясно же, что родился позже!.. Это был самый великий футболист мира, призер «Золотого Мяча», чемпион Европы и всяких состязаний! Кумир в их понимании.

Гавгамел хмыкнул, но смолчал, а Южанин сказал уважительно:

– Тогда да, заслужил. А то я уж подумал на академика Блохина, что создал все лучшие сорта стали, и мир стал иным… Такие люди, как футболист Блохин, нужны в нашем обществе!.. Непреходящие ценности не должны переходить, а обязаны стоять, как вон твои скалы для лупания. Но нам нужно поспешить. Нашему Пушкину надо появиться раньше. Мы должны быть круче!

Казуальник поморщился.

– Рассуждаешь, как сингуляр, это они всегда спешат. Ничего страшного, если Пушкин выйдет из камеры позже, хотя, насколько я знаю этих изящноискусственников, они осторожничают и перепроверяют всё ещё дольше нас.

Ламмер хмыкнул, бросил в мою сторону иронический взгляд. Разве мы проверяем, было в его печальных глазах. Просто оттягиваем момент, когда в самом деле нужно будет что-то делать. Вдруг да не получится, разучиться быть полезным обществу можно очень быстро.

Делая над собой титаническое усилие, я заставил ноги сдвинуться с места, а то как приросли подошвами, задержал дыхание и, как статуя командора, прошёл через сени к двери из натурального дерева.

Никто не сдвинулся с места, смотрят молча, я поднял тяжёлую руку и заставил негнущиеся пальцы взяться за такую же, как и дверь, деревянную ручку.

– Шеф, – сказал издали Гавгамел, – у тебя руки трясутся. Курей крал?

Я заранее пригнулся, народ в старину был мелковат, медленно приоткрыл дверь. Пахнуло тёплым застоявшимся воздухом, резко потянуло неочищенными лекарствами.

Комнатка крохотная, такие отапливать было проще, минимум примитивной мебели, под противоположной стеной – грубо сколоченная деревянная кровать.

Неприятно пахнет затхлостью и гнилью, на кровати на спине укрытый до пояса одеялом мелковатый мужчина с худым лицом. Чёрные бакенбарды, высокий лоб, пухлые капризные губы, глаза закрыты, хотя видно, как слегка приподнимается одеяло в районе груди.

Я слышал, как за спиной медленно и осторожно входят в комнату остальные. Казуальник всё же стукнулся лбом о притолоку, остальные успели пригнуться.

– Надеюсь, – прошептал я тревожно, – всё получится.

– Если что, – ответил Ламмер тихо, – виноваты сингуляры!

Казуальник сказал тихим голосом:

– Их техника работает – комар носа не подточит. Лишь бы нам самим не обделаться.

Гавгамел улыбнулся во всю ширь, такой бывает только Волга во время половодья.

– А чё? – сказал он нормальным гулким голосом – Уже всё сделано… Александр Сергеич, вы там как?.. Всё ещё баинки?.. Пора просыпаться! Отечество ждет и жаждет!

Сердце мое стучит всё чаще, вот он, исторический момент, когда воплощается самая величайшая и самая благороднейшая мечта человечества. Возрождаем к жизни предков, воздавая им за то, что живём и завоёвываем вселенную. Хотя принято говорить не «завоёвываем», она пуста, а «осваиваем».

Человек с бакенбардами распахнул глаза, глазные яблоки сдвинулись в одну сторону, потом в другую, но сам не шевелится, выжидает, прислушивается, затем с бережностью, заранее скривив лицо в ожидании резкой боли, пощупал бедро, где пуля перебила шейку и дальше проникла в живот.

Глаза его расширились, спросил быстрым хрипловатым голосом:

– Где рана?.. Что со мной?

– Был перитонит, – сообщил я, – пустячок. Это такое пустяковое воспаление, но мы справились.

В чёрных, как спелые маслины, глазах человека на кровати проступило непонимание.

– Но Аренд, – сказал он тем же быстрым голосом, – говорил…

– Сказал правду, – подтвердил я, – рана смертельная… но не во всех случаях. Сейчас всё в порядке, вы же чувствуете?

Он пробормотал настороженно:

– Да, но… как?

Я отмахнулся.

– Стоит ли вам, дворянину и творческой личности, интересоваться такими мирскими делами?.. Просто сейчас лекари умеют больше, лучше и глыбже. Даже не обязательно лейб-медики.

Он сказал потрясенным голосом:

– Но все равно не разумею…

– Всё потом, – заверил я благожелательно. – Сейчас отдохните, наберитесь сил…

Он приподнялся на локте, встревоженный и недоумевающий, спросил хрипловатым голосом:

– Что… Где я?

Я ответил с подкупающей, надеюсь, любезностью:

– В постели, Александр Сергеевич, в постели. Постель на кровати.

Он быстро оглядел нас исподлобья. Явно не нравимся, все высокие в сравнении с ним, а мужчины инстинктивно не любят тех, кто выше ростом, да и вообще крупнее, а он и в своё время не был великаном, в обществе от жены держался на расстоянии, чтобы малый рост не был так заметен…

– А что… я же умирал!.. Я причастился!

Гавгамел раскрыл рот, чтобы ответить, не соблюдает, гад, субординацию, я быстро ответил:

– Причастие не обязывает умереть, Александр Сергеевич. Причастие – всего лишь очищение от грехов. Вы очистились, всё в порядке. Возможно это и помогло, что мы в последний момент успели спасти вас.

Он пробормотал:

– Но я же помню, что уже умирал…

Я перебил льстивым голосом:

– Александр Сергеевич, всё так и случилось, но мы в последний момент успели. Мы хоть и медики, но высоко чтим ваши стихи и даже прозу. Если бы не та злосчастная дуэль, каким бы вы стали великим прозаиком!.. Мы все просчитали на… в общем, на счётах. Очень хороших! И больших в четыре руки. Или в шесть, неважно. И теперь очень постарались для вас…

Он сел на постели, свесив ноги на пол, пощупал живот на том месте, куда попала пуля и где тогда шёл обширный абсцесс, приведший к смерти.

– А рана, – прошептал