Со стола исчезла красная скатерть вместе с посудой, взамен на белоснежную столешницу начали опускаться блюда и тарелки с изысканными яствами.

По залу потекли смачные запахи. Казуальник шумно втянул ноздрями, а сам Южанин глотнул слюну с таким звуком, словно проглотил сома.

– Ну ты даёшь, – сказал кто-то за спиной.

Южанин потер ладони с таким энтузиазмом, что эхо зачмокало по всему залу.

– Мы просто обязаны после трудов праведных…

Казуальник оглядел великую армаду блюд прищуренным глазом.

– А где шампанское со вкусом коньяка и запахом «Шипра»?

– То в прошлом, – напомнил Южанин, – в наших рядах нет предателей-новоделов! Только старый добрый коньяк времён Наполеонов и шампанское от самого Дона Периньона.

– И бормотуха, – добавил Гавгамел таким елейным и поддакивающим голосом, что Южанин, не разобравшись, благожелательно кивнул. – И никакого искусственного мяса, что не мясо, а черт знает что!

Я тоже ел, всё-таки председатель, должен вести за собой массы, а это значит всегда быть впереди, чтобы выглядело, будто идут за вожаком и лидером.

Еда так себе, что значит желудок к роскоши привык быстро, и просто отбирает из нее нужные аминокислоты и микроэлементы… если вообще-то продолжает отбирать, я вот могу не есть месяцами, вес тот же, голода нет, словно получаю недостающее просто из воздуха.

Южанин, Гавгамел, Казуальник и даже вот ко всему равнодушный Тартарин едят с чувством, на лицах выражение довольных охотников, что завалили мамонта, разделали и, поджарив огромные куски мяса, жрут, чмокают и чавкают, а мамонта хватит ещё на пару недель жратвы с утра до вечера.

Что со мной не так, мелькнула мысль. Как будто всё больше отдаляюсь от нашего общего дела… и вообще эта счастливая жизнь, за которую боролись и умирали сотни поколений предков, как-то уже не в кайф, если говорить без мата. То ли перчика недостаёт, то ли острой аджики.

Даже такое великое свершение, сколько было раньше яростных споров, сейчас как-то буднично в перерывах между завтраком, вторым завтраком, обедами и всевозможными перекусами, что те же пиры без всякого повода.

Тартарин и Гавгамел, не забывая жадно хватать из общих блюд лакомые куски жареного мяса, заговорили о своих косплейных битвах. Пушкин благополучно забыт, уже давно научились часть информации сгружать в облако, освобождая место для оперативной памяти, и с каждым годом сгружаем всё больше и больше, оправдывая себя там, что гора информации растёт, а в облаках места всегда хватит.

Похоже, подумалось тревожно, сгружаем слишком уж. Конечно, стараемся разгрузиться, как с женщинами, так и с информацией, но не перестараться бы, как у нас чаще всего. Загружать хотя бы столько, сколько разгружаем, но пока не вижу, чем можно загрузиться полезным.

Ещё беда, никто из нас ничем не может долго заниматься. Такое у людей бывало при прогрессирующей деменции, но у нас её быть не может по дефолту, здоровее нас нынешних вообще никогда никого не существовало.

Казуальник, продолжая есть жадно и бурно, сказал прямо в тарелку:

– Ну вот воскресили, а что дальше?..

– Придумаем, – ответил Тартарин бодро.

– Раньше надо было думать, – сказал Ламмер едко, – что потом и как потом, а не просто суп с облезлым котом Шредингера.

Казуальник передразнил:

– Раньше!.. Когда это мы думали раньше? Мы что, немцы какие-то?.. Сперва делаем, а потом смотрим, что получилось. А получается у нас всегда здорово, хотя и не то, что задумывали. Вот и сейчас Пушкин есть, а куда мы его?..

– А никуда, – ответил Казуальник бодро. – Пусть живет себе! Фёдоров себе как это представлял?

Гавгамел сказал рассерженно:

– Во времена Фёдорова жизнь была той же, что и у древних славян и всяких там полабов!.. В его время хоть древних лютичей воскрешай, и в русской деревне приживутся, быт тот же. А сейчас?.. Да они с ума рухнутся!

Ламмер напомнил:

– Он рвётся в Петербург к императору!

– Перервется, – ответил Казуальник так же уверенно. – Сообщим, что из-за дуэли, которую в Российской империи запрещены, подвергнут опале и должен оставаться в имении вплоть до высочайшего помилования. На тыщу лет.

Они переглянулись, Гавгамел сказал раздумчиво:

– А что, это мысль, наш Казуал жжёт, а я думал, он только по бабам спец. Не творить же ещё и Петербург с императором и двором придворных? Можем, но такое даже для Пушкина чересчурно. Не по рангу!.. Не Менделеев всё-таки, а поэт, для общества человек бесполезный, хоть и красиво чирикающий. Но разве у нас в чести не всегда были актёры и шоумены, а не ученые?

– Не всегда, – отрубил Гавгамел. – Во времена Пифагора всё-таки… Ладно, с этим решим. Но, будучи невыездным, начнёт творить непотребства в своём имении!.. Как думаешь, шеф?

Я ответил нехотя:

– Тогда это были потребства. Крепостных пороли и за дело, и просто для забавы, продавали, как животных, использовали для половых нуждей… В общем, следовать нам тем царским правилам или же начинать прививать воскрешаемым советско-трансгуманистическое мышление?

Ламмер сказал испуганно:

– Только не советское! Нам самим до него ещё расти и расти. Разве что демократические с почти человеческим лицом, что все, мол, равны, но некоторые равнее.

– Всё равно дров наломаем, – заметил Гавгамел.

Южанин, не переставая жрякать, почесал голову блестящими от жира пальцами.

– Если с Пушкиным такие проблемы, какие будут с Навуходоносором?.. Пушкин для забавы крестьян только порол, а Навуходоносор на кол сажал!..

Ламмер добавил невесело:

– А женщины смеялись и в воздух трусики бросали.

– Чепчики, – поправил Казуальник. – Трусиков тогда не было. А снять чепчик в людном месте – что чуть погодя трусики.

– Знаток, – сказал Гавгамел с отвращением. – Убивать пора.

Казуальник спросил:

– За что?

– Слишком много знаешь, – ответил Гавгамел многозначительно. – Давайте решим, можно ли воскрешённым цифровых людёв пороть и сажать на колья?..

Южанин проглотил кус и с усилием проплямкал жирным ртом:

– Закон запрещает даже животных мучить. Цифровых или реальных – без разницы.

– Сейчас и цифровые реальные, – напомнил Ламмер. – Пока, правда, по закону.

– То нам запрещает, – возразил Казуальник, – сознательным людям всегда жить труднее в любом обществе! А как насчёт этих выходцев из тёмного прошлого капитализма?.. Можем, им какой-то период реабилитации?.. Дескать, сперва и на колья, потом только пороть, затем штраф, а после недели наблюдений и на выход, где братья меч им отдадут?

– Какая неделя, – протянул Ламмер уныло, – оптимист ты у нас! Такое на годы. Вообще, смотрю и сомневаюсь. Новое время – новые проблемы. А можно ли вообще человека тех эпох внедрить в наше общество? Реально ли? Не ломая ему психику?

Все примолкли, наконец Тартарин сказал так же бодро:

– Подростка – точно!

– А взрослых? – уточнил Ламмер. – С