в нем не живёт, но уже примелькалось как часть пейзажа, исчезновение нужно будет как-то объяснять, так что пусть, когда-то было достаточно добротным строением зажиточного барина, а сейчас одни стены с проёмами вместо окон.

Никто не шевелится, накосячить легко, стоит хрюкнуть под руку, все нервные, что вроде бы хорошо, мы же люди, а не тупые животные, но у чувствительности есть и тёмная сторона, а воображение у дураков даже богаче, чем у гениев.

Я посмотрел во все стороны, не поворачивая головы, Пушкин увидит привычный пейзаж настолько, насколько хватит его несовершенного зрения.

Остальные довольно сопят, отхрюкиваются, наконец Южанин сказал плямкающим голосом:

– Пейзаж вроде бы вполне. Куды ни глянь. Шеф?

Я сказал почти твёрдым голосом:

– Входим. Ничего не трогать, ничему не пугаться!

В молчании прошли группкой через двор, остановились, давая мне первому подняться по скрипучему крыльцу из натурального дерева, ступеньки тёмные, с въевшейся в щели грязью.

Дверь сама не распахнулась, пришлось взяться за ручку и потянуть на себя. Отворилась с неприятным скрипом, тяжёлая и сырая, доски серые, шероховатые, тоже вобравшие на поверхность пыль и грязь.

Я перешагнул порог, сделал ещё пару шагов, давая возможность войти и остальным фёдоровцам.

– Это сени, – сказал шёпотом за спиной Южанин. – Не сенник, где хранят сено, а сени… что-то вроде холла.

– Так бы и сказал, – буркнул Гавгамел. – Прихожая, если без фокусов. Шеф, всё нормально?

– Всё по описаниям, – подтвердил я, хотя под ложечкой екнуло. – Имение было стандартным, так что всё путём.

Казуальник выдвинулся чуть вперёд, ткнул пальцем в сторону большого медного сосуда, что-то среднее между кастрюлей и кувшином с широком горлом.

– А это чё?

– Ночной горшок, – пояснил за меня с готовностью Гавгамел. – Хотя, конечно. в него срали не только ночью. Не выходить же всякий раз во двор? Хотя с крыльца тоже удобно.

Казуальник посмотрел по сторонам, но никаких труб от горшка к септику во дворе не видать, хотя да, кусты везде ещё те, будто снова времена царя Гороха.

– А потом?

Гавгамел объяснил обстоятельно, важный от знания деталей жизни дворянства эпохи царизма:

– Слуги выносили во двор и выливали под кусты роз, чтобы благоухали мощнее. Потому дамы изобрели духи, чтобы аромат перебивать уже запахом. Интересной была у Пушкина жизнь, Федя!

– Аромат и запахи не одно и то же?

– Одно и то же, – подтвердил Гавгамел, – но разное. Как тебе обстановочка?

Казуальник огляделся, поморщил нос.

– Не верю, что в таком вот… могли жить поэты!.. Как же стихи писал, если срал в ночной горшок?..

– Не обязательно писать стихи на горшке, – пояснил Гавгамел грохочущим голосом. – Стихи писал с венком на черепе и арфой в руках на веранде!.. И даже видел муз с лирами в руках. Это тоже арфы, только поменьше, потому и лиры.

Южанин всё осматривался, поворачиваясь на месте, как цирковой слон, величаво и неспешно, наконец проговорил с сомнением:

– Как-то не весьма. А нельзя ли…

Все повернулись ко мне, я ответил твердо:

– Низзя!.. Он жил в этом счастье. А в эпохе почти победившего коммунизма с ума сойдет или рухнется. У нас умалишённых и так хватает, вон на Гавгамела посмотрите.

Гавгамел отмахнулся.

– Все мы малость, а кто и не малость. Разве нормальные бы с деревьев слезли? А в пещерах было вообще щасте.

Южанин осматривался, пробормотал озадаченно.

– Вот в таком жили? Брешешь, наверное? А где прикол?

Тартарин огляделся, сказал с чувством:

– Всё в точности!

– А конюшня с крепостными? – спросил Казуальник въедливо.

Я кивнул в сторону глухой стены.

– Слева на участке. У Пушкина была где-то пара сотен крепостных, среди них половина женщин, вполне достаточно для половых нужд болдинской осени. Не всех, конечно, взяли бы в эскортницы, хотя кто знает вкусы тамошней аристократии, но молодых девок полста наберется! Вряд ли Пушкин страдал перверсиями, хотя он же поэт… гм… творческая личность…

Казуальник вздохнул.

– Чует моя душа в пятках, с этим воскрешением ещё накопулируемся. А как прекрасно в лозунгах! Всеобщее воскрешение – ура!.. Гуманизм на марше!.. Строем по двое в колонне марш к светлому будущему всего человечества!

Я указал на дверь, ведущую во внутренние помещения.

– Там главная комната. Полагаю, Пушкин лежит там. Или в следующей, что спальня. Готовы?

Южанин вдруг хохотнул, сказал весело:

– Погоди. Слыхал, в компании Яндекс-Аэро подали заявку на воскрешение Ален Делона!

Я дёрнулся, словно в спину ткнули шилом.

– Чего? Не имеют права!..

– Потому и подали заявку, – пояснил он, – это мы без неё, мы же сами фёдоровцы. Нам по чину положено.

Гавгамел спросил лениво:

– Хто это?

– Вроде бы певун, – ответил Южанин безразлично. – Был в тренде. Женщины балдели. Певун и красавец. Конечно, по тогдашним нормам.

– Зачем? – спросил Гавгамел.

Поморщился, а Южанин сказал саркастически:

– А зачем Пушкина?.. Наверное, всё потому, что так считалось правильным. Воскресить всех предков – благородное дело!.. Вот мы эти, как их, благородные. Даже очень. Делаем то, что было завещано.

– Как бы завещано, – уточнил Казуальник. – Нигде юридически не зафиксировано.

Гавгамел было шагнул к заветной двери, за которой в постели распростерто солнце русской поэзии, но остановился, повернулся к нам.

– Фиксируются только подзаконные толкования, а сами заповеди остаются нерушимыми и без подписей заинтересованных сторон, типа «не укради», «не убий», «не прелюбодействуй». Так что не надо копать, все равно сделаем. Хотя предки, давая такую заповедь, не представляли, как это. Технически со вчерашнего дня уже несложно, но вот эти грёбанные этические заусеницы…

Гавгамел сказал нетерпеливо:

– Да что там решать? Всё просто, отнять и поделить!.. Сделаем, а потом посмотрим, что получилось. Может быть, и не Пушкин окажется на постели, а лорд Чемберлен с сиськами Греты Гарбо!..

– У Греты Гарбо были мелкие, – уточнил Южанин и заулыбался мечтательно. – А вот у Памелы Андерсон…

Я звучно похлопал ладонью по его спине, получилось противно, словно морж шлепает ластом.

– Но-но, умолкли!.. Что вы все сразу на сиськи?.. Скоро до кистеперых рыб докатимся, такие умные. Вон Ламмер себе уже аквариум присматривает…

Ламмер сказал обидчиво:

– Это для домашнего крокодила!.. Сам в аквариум ихтиандрить не полезу. Не дождёшься.

Южанин зевнул, сказал лениво:

– А вдруг дождусь? Мы же теперь бессмертные.

Глава 5

Лицо Ламмера посветлело, больше всех нас страшился умереть, не дожив какие-то недели до внедрения бесконечной продолжительности жизни. Тогда это шло как болезненная вакцинация населения, многие отказывались, опасаясь «непредвиденных последствий», которыми так любят пугать с многозначительным видом те, кто как бы умеет заглядывать в будущее, но Ламмер побежал в пункт приёма в первый же день и даже постоял