– Да это просто маленькие яблочки, скорее фиолетового, чем красного цвета. На вкус они так себе. Я их пробовал. Когда я был ребенком, у нас во дворе росла как раз такая яблонька.

Ленивые перебрасывания мячом превратились в шаловливое состязание. Наши пасы стали более четкими. Мы меняли бьющую ногу и применяли различные техники остановки мяча. Кен дал мячу подскочить от ноги в воздух и пнул его другой ногой. Я попыталась повторить трюк, но мяч отскочил от ноги и ударил мне в подбородок.

– Ой!

– Ты в порядке?

– Да. – Между делом я спросила: – Ты знаешь, что теперь я могу ходить в исповедальню только после получения разрешения?

– Да, есть такое.

– Нечестно это. Остальные члены семьи могут ходить туда, когда им вздумается.

– Ну, ты себе ни в чем не отказывала, заходила туда постоянно. В часовую передачу мы не в состоянии впихнуть все происходящее. Да у нас собственно и не целый час, а где-то сорок две минуты со всеми рекламными вставками или даже минуты тридцать две с учетом вступлений после возвращения с рекламных пауз… Ого!

Я ударила по мячу особенно сильно, и он пролетел высоко над Кеном. Мяч упал в высокие кусты по границе нашего участка. Я заметила:

– Мне просто нравится говорить. Ничего с собой не могу поделать!

Кену пришлось забраться глубоко в кусты, чтобы выудить мяч. Бережно держа мяч в правой руке, Кен поднялся на пригорок.

– Все, с меня хватит, я уже никакой, а мне еще надо работать.

Мне хотелось крикнуть «Нет, оставайся со мной», но я поборола позыв. Вместо этого мое тело обмякло, стало ватным.

Кен сказал:

– Не расстраивайся. У меня есть отличная идея. Пойдем со мной.

Я подхватила мяч, взбежала на крыльцо, отворила заднюю дверь, закинула мяч на полочку для обуви в коридоре и вернулась к Кену. Мы обошли дом. Я следовала за ним, хотя он и выбирал самый неудобный путь. Пока мы петляли по участку, его шарф зацепился за низкие ветви деревьев. Продравшись через заросли, мы наконец-то вышли на безопасную подъездную дорожку.

– Куда мы идем?

– Скоро узнаешь.

Я подбежала к нему.

– Не думаю, что родители разрешат мне смотреть шоу сегодня вечером.

– Возможно, это к лучшему. Это не детское шоу.

– Но я же в нем участвую!

– Я знаю, Мерри. Понимаю, это раздражает. Я могу показать тебе отдельные эпизоды, где появляешься ты и где нет ничего страшного. Пойдет?

– Да что особенного-то? Разве это не по-настоящему? Как на шоу «В поисках йети». О том, что происходит в реальности. А я была там, когда все это происходило.

– Не знаю, что тебе ответить. Да, ты участвовала во всем, но ты же не была с сестрой все время. И видела ты не все, понимаешь? – В ответ я передернула плечами. – Тебе лучше поговорить об этом с мамой и папой. Шоу… страшное. Слишком грубое для тебя.

Мы прошли по лужайке перед домом к трейлеру телевизионщиков, который был припаркован частично на проезжей части, частично у нас во дворе. Колеса с пассажирской стороны заехали на газон.

– Я рассказала всей школе о шоу. Они все посмотрят его. Не понимаю, почему одной только мне нельзя его смотреть.

Кен ничего не ответил в этот раз. Он постучался в дверь трейлера и выкрикнул:

– Все прилично у вас там? – Потом он прошептал мне: – Тони имеет обыкновение переодеваться в своем трейлере.

– Ой, противно.

– Согласен. Подожди меня здесь. Он точно там. Может быть прикорнул.

Кен вошел в трейлер. Я отступила назад и попыталась заглянуть через окна, как он продвигается вглубь, но его видно не было. Впрочем, трейлер все равно шатало по мере того, как он проходил по нему. Кен отсутствовал не так долго и скоро вернулся с черной нейлоновой сумочкой. Он ничего не сказал, а просто потряс ею передо мной и направился к крыльцу. Я гналась за ним по пятам.

– Присаживайся. Вот тебе твоя собственная камера, назовем ее Кам-Мерри. – Кен открыл сумку и вытащил портативную камеру.

– Круто! – Я взяла камеру и осторожно повертела ее. Металл и пластик были холодными и притягательными. Большую часть камеры составляла линза. Сбоку был маленький выдвижной экранчик.

– Делай с ней все, что захочешь. Снимай сколько заблагорассудится. Теперь ты можешь устраивать себе исповедальню где угодно и в любое время. Захватил для тебя еще вот это. – Кен вынул из кармана черный блокнотик с красной резинкой, такой же, как у него, только поменьше. – Можешь записывать сюда краткие описания отснятого материала с пояснениями, почему это важно включить в шоу. Когда ты снимешь удачный материал или когда память камеры заполнится, мы сможем скачать материалы, просмотреть твои записи и решить, что стоит оставить, а что можно удалить. – Кен показал мне, как включить камеру, стереть ненужный файл, снять крупный план, включать подсветку и заряжать аккумулятор.

– Только обещай мне, что не отправишься со своим материалом к Барри. Сначала найди меня. Договорились?

– Договорились.

Мы обменялись рукопожатием. После чего Кен заявил, что у него дела, и вернулся в трейлер.

Я убежала в дом. Маме я о камере ничего не сказала. Мне не терпелось воспользоваться камерой, чтобы маме было тяжелее отказать мне в возможности снимать. Мне пришла в голову, что у Марджори может быть тоже есть камера. Я подумала, что можно показать камеру сестре, но в конце концов решила не делать этого, чтобы она не могла отобрать ее у меня в своих корыстных целях. Я зашла в исповедальню и включила камеру.

– Это первое видео Мерри. Ты мне больше не нужна, исповедальня.

За моей спиной приоткрылась дверь в комнату Марджори. Я развернулась и увидела в коридоре зевающую и потягивающуюся Марджори. Ее волосы торчали в разные стороны, принимая самые причудливые формы. Я направила камеру на сестру.

– Марджори, смотри, что мне дал Кен!

Марджори застонала, закрыла лицо одной рукой, а другой показала мне средний палец.

В вечер премьеры нашего шоу у нас дома собралась куча народу: Барри, Кен, Тони, Дженн, еще несколько членов съемочной команды, имена которых я не знала, высокий мужчина в пиджаке и галстуке и, конечно же, отец Уондерли. Все тусовались на первом этаже, ели пиццу и потягивали напитки из красных стаканчиков. С нами не было только мамы и Марджори. Они были наверху, скрывались от нас в спальне Марджори.

Настроение было своеобразное, почти праздничное. Телевизионщики приветствовали друг друга кулаками и рукопожатиями, когда им казалось, что их никто не видит. Папа и отец Уондерли торжественно благодарили каждого за участие в телепередаче, заверяя участников съемок, что они выполняют волю Божью и что, в конечном счете, это пойдет на пользу Марджори. Кен держался в сторонке от всех. Он выглядел очень взволнованным и то и дело бросал на меня взгляды, будто бы беспокоясь, что мои родители в самом деле дадут мне посмотреть эпизод. Я расхаживала повсюду и снимала все происходившее на камеру. Краем уха я услышала разговор между высоким человеком в пиджаке с галстуком, Барри и отцом Уондерли, которые сыпали такими словами, как капитал, пожертвования и кампания. Когда Барри заметил меня, он махнул мне рукой, приглашая присоединиться к ним, и представил меня: