– Марджори? – Я ткнула ее в плечо. Никакой реакции. Я смотрела на сестру через экранчик. Простыни медленно поднимались и опадали в такт ее дыханию. Лицо Марджори казалось зеленоватым. Я оставила камеру включенной, а запись поставила на паузу. Раздалось короткое бип.

Марджори открыла один глаз и повернулась лицом ко мне.

– Все записала? – Ее голос был глухим и скрипучим. Она спокойно повторила вопрос, когда от меня не последовало немедленного ответа.

– Да.

– Молодец. Покажи запись завтра после школы твоему дружку Кену. А пока марш в постель.

Я неожиданно почувствовала страшную усталость и была готова свернуться калачиком и заснуть прямо на полу в ее комнате. Шаркая ногами, я вышла из спальни Марджори в коридор. Бросив взгляд назад, я увидела, что Марджори приподнялась и, бормоча себе под нос, подключает наушники к телефону. Музыка – раздавались мощные раскаты синтезаторов – уже гремела из наушников. Марджори уютно устроилась в кровати и тихонько попросила:

– Закрой дверь, Мерри. – Просьбу я не выполнила.

В коридоре я наткнулась на оператора Тони. Он медленно поднимался по лестнице с камерой ночного видения на плече. Похоже, он никуда особо не спешил.

Увидев меня, он несколько раздраженно спросил:

– Что у тебя, Мерри? Я что-то пропустил?

Я ответила:

– Нет, ничего.

Он что-то еще говорил, но я уже отвернулась и направилась к двери напротив, к родителям. Я ощущала на себе объектив камеры. Тони снимал меня с лестницы. Я тихонько затворила за собой дверь и постояла рядом с ней, прислушиваясь, как он прошел еще немного и остановился у двери Марджори. Ее дверь скрипнула и закрылась. Тони ретировался. Его спуск по лестнице сопровождался скрипом дерева под сокрушительным напором его неуклюжих ножищ.

Камеру я положила на заставленную всякой всячиной тумбочку с маминой стороны кровати. Я перебралась через маму и улеглась между родителями, благо места между ними было предостаточно. Мама и папа спали как можно дальше друг от друга.

На следующее утро я нарядилась в свое самое красивое платье. Ведь участница ТВ-шоу должна была быть при полном параде. Платье было темно-бордового цвета, с прямыми плечами и короткими рукавами, так что сверху я набросила белый кардиган. Мама хвасталась, что купила его всего за десять долларов. Она попыталась отговорить меня от того, чтобы идти так в школу (на улице было прохладно, на переменке/обеде/ИЗО я испачкаю свой наряд…), но я не поддалась на ее уговоры.

Мне не терпелось расспросить друзей и одноклассников о моем телевизионном дебюте прошлой ночью. Я надеялась, что хоть кому-то удалось обхитрить родителей, которые не знали либо о содержании шоу, либо о его теме, и ребята смогли посмотреть программу с моим участием.

Папа предложил подбросить меня до школы, но мама сказала, что сделает это сама, а потом поедет по делам. Она попросила его разбудить Марджори и выяснить, куда она хочет пойти: в школу или к доктору Гамильтону. Ей нужно было выбрать одно из двух, оставаться дома ей никак нельзя было. За просьбой последовал короткий приглушенный спор. В присутствии телевизионщиков и камер родителям приходилось сдерживать эмоции и говорить тихо и по делу. Я не стала дожидаться достижения спешного консенсуса. Я прошмыгнула через входную дверь перед мамой. Она крикнула мне в спину, чтобы я подождала ее, но я не послушалась. Я подбежала к припаркованной на подъездной дорожке машине и начала дергать запертую заднюю дверцу.

– Мама, открывай машину, нам пора ехать!

Обходя машину сбоку, чтобы попробовать открыть двери на другой стороне, я заметила на тротуаре прямо перед нашей лужайкой небольшую группку людей, человек пять, с рукописными плакатами в руках. С ними общался Барри. Слов я не могла разобрать, но было понятно, что он недоволен.

– Я же сказала тебе подождать. – Подошедшая мама отворила дверь машины. Я спросила, кто эти люди. Со вздохом мама ответила: – Не знаю, но им лучше испариться до того, как я вернусь. – Когда мы проезжали мимо собравшихся, я пригнулась, чтобы им были видны лишь моя макушка и верхушка оправы очков. Пожилой мужчина показал пальцем на нашу машину и поднял свой плакат повыше, но плакат был перевернут и пока он разворачивал его правильной стороной, мы уже были слишком далеко, чтобы прочитать его послание.

В школе я, затаив дыхание, опросила своих друзей, смотрели ли они наше шоу. Большинство из них сказали, что им запретили его смотреть, потому что это передача для взрослых и (или) слишком поздно выходит в эфир. Кое-кто из ребят видел анонсы, которые они назвали жутковатыми. Саманта поинтересовалась, зачем я так нарядилась в школу. Кара призналась, что видела отдельные сцены, но меня в них не было. Она не смогла досмотреть шоу до конца, потому что ей было очень страшно. Брайан заявил, что передача получилась мерзкая. На переменках и во время обеда надо мной подтрунивала группа ребят из четвертых и пятых классов. Среди них был и соседский мальчик, которому Марджори накостыляла за меня несколько лет назад. Они высмеивали меня, Марджори и всю нашу семью, называя нас фриками. Я незамедлительно пожаловалась на них. Но меня больше всего расстроило, что из всех моих друзей шоу хотя бы краем глаза видели только Кара и Брайан, и у них не нашлось ни одного доброго слова. Я опросила и учителей по поводу программы. Моя любимая миссис Ньюком вежливо заметила:

– Не видела шоу. Я, в принципе, не особо смотрю телевизор. Слишком занята подготовкой к занятиям!

К моменту моего возвращения домой толпа с плакатами увеличилась. Люди стояли за желтой оградительной лентой. Мама сказала:

– Нам, возможно, придется пожить так какое-то время. – Она объяснила, что это религиозные фанатики, которые не одобряют то, чем мы занимаемся, и что они могут там находиться, если не заходят к нам на участок. Похоже, папа уже попытался припугнуть протестующих и даже столкнулся с некоторыми из них, хватая их за руки и пытаясь прогнать. После вмешательства отца Уондерли папа отступил. Священник все еще стоял и разговаривал с собравшимися. Хотя на улице было холодно, на его лбу были заметны капельки пота. При нашем приближении протестующие начали размахивать плакатами. На некоторых из них значились имена и цифры. Позже я узнала, что это были отсылки к Библии. На двух плакатах виднелись большие красные буквы: «Грядет Божья кара!» и «Не наживайтесь на Сатане!».

Хотя этот новый поворот событий и занимал меня, я решила, что это не моя проблема, и от меня мало что зависит, по крайней мере пока. Я вбежала в дом и переоделась в треники и майку с Чудо-Женщиной. Потом мы вместе с Кеном и моей камерой отправились в трейлер съемочной группы. Передняя часть трейлера представляла собой небольшую гостиную с мини-кухонькой и диваном, все оставшееся пространство занимали мониторы, прочее оборудование и черные кресла на колесиках. Кен подключил камеру к своему ноутбуку, изображение с которого передавалось на один из настенных мониторов. Вместе мы посмотрели запись за прошлую ночь. Мы услышали звук царапанья и мой голос, когда я объявила в сторону картонного домика, что Марджори просто прикидывается. Мы увидели, как исчезло из виду одеяло. Кен вскочил со стула и ухватился за мою руку в этот момент. Мы увидели, как одеяло поднялось внутри домика и как руки скелета обхватывают горло Марджори. Руки не выглядели такими же длинными и тонкими, как в реальности. Мы увидели, как домик летит прямо на камеру. Мы увидели, как в кадре появляется силуэт лица Марджори, как ее рот превращается в большую красную букву О, и услышали, как я с кряхтением выбираюсь из-под домика. Мы увидели, как камера дергается из стороны в сторону, пока я бегу по коридору и врываюсь в спальню Марджори, где она будто бы спала так глубоко, что я не могла ее разбудить.