Даже будучи внушаемой и доверчивой восьмилетней девочкой, обделенной (может быть, к лучшему) даром предвидения, я ясно видела очевидные пробелы в объяснениях Марджори и понимала, что она не верит своей истории. Она пыталась убедить саму себя, что с ней все в порядке и что она держит под контролем все происходящее с ней и нашей семьей. В этот момент я больше боялась за нее, чем боялась ее. Я тоже хотела помочь нашему дому и нашей семье.

Я уточнила:

– Тогда откуда ты берешь все эти идеи?

– Да отовсюду. В основном из Интернета. – Марджори засмеялась, прикрыв рот рукой.

– То есть песня и история о патоке…

– Интернет. Интернет.

– …а растущие существа?

– А вот это моя история. Она… настоящая. Никогда не забывай ее, мисс Мерри. По-моему, наш подвал точь-в-точь как подвал из истории о растущих существах, тебе не кажется? Помнишь эпизод, когда ты в подвале, из грязи возникают растущие существа и выкапывают погребенное тело отравленной мамы, которое остается висеть на лозе? Жутковато же, правда? Можно представить, как это происходит на наших глазах. Так и ощущаешь, как растущие существа извиваются между пальцами ног.

Марджори нагнулась и пощекотала мне щиколотки.

– Прекрати! – Я шлепнула ее по рукам.

– Ой! Нет ничего хуже ударов Мерри! Не понимаю, как у такой малышки может быть настолько тяжелая рука.

Я засмеялась, а потом оскалила зубы и встала в боевую стойку, угрожая ей новой расправой. Марджори изобразила, что кричит, и я начала гоняться за ней по подвалу. Я разогналась, и мне почти удалось шлепнуть пробегавшую мимо меня Марджори по попе, но она умчалась от меня вверх по лестнице во двор. И тут выключился свет.

Я охнула, из меня как будто выпустили весь воздух. Марджори вскрикнула, а потом засмеялась.

– Сядь рядом со мной, Мерри. Подержу тебя за руку.

Я стояла прямо в самом центре подвала. Было темно, но не кромешная тьма: через два квадратных подвальных окошка пробивались слабые лучики света. Впрочем, я могла разглядеть только тени и силуэты. Марджори пропала из виду.

Я крикнула:

– Что ты наделала? Верни свет!

– Это не я. Почему ты постоянно обвиняешь меня во всем? Стой где стоишь, мартышка. Я иду к тебе.

До меня донеслись скольжение и шарканье ее голых ступней по цементным ступеням лестницы. Казалось, что у нее больше двух ног. Не передвигалась же она на четвереньках, потому что стало слишком темно? У меня не было желания стоять здесь столбом в ожидании ее. Хотелось убежать обратно в дом и оставить Марджори в подвале одну, дожидаться прибытия растущих существ без меня. В конце концов, это же была ее затея.

– Есть кто-нибудь? – эхом прозвучал голос папы. Затем последовал громкий топот по лестнице. В подвал папа спустился с незнакомым мне членом съемочной группы, в руках которого был фонарик. Они завернули за угол прежде, чем я успела объявить о своем присутствии.

– Мерри, какого черта ты здесь делаешь? Баловалась с предохранителями?

– Что? Нет, папа. Я спустилась за едой. – Я показала ему пустой пакетик сока и нетронутую упаковку крекеров и бросила взгляд в направлении несущей стены справа от меня и ступенек, выходящих во двор. От Марджори не было ни слуху ни духу. На папино появление она никак не отреагировала.

Папа вздохнул:

– Тебе мама разрешила? Тогда все в порядке, если я правильно понимаю?

Я не была уверена, кому адресован последний вопрос: мне или телевизионщику. Возможно папа знал, что Марджори в подвале, и пытался выманить ее из укрытия. В любом случае, папа не стал дожидаться ответа. Он прошел мимо меня к электрощитку на стене между лестницей на улицу и стиральной машиной с сушкой.

– Получается, проблема в кофемашине образца 1975 года?

Телевизионщик посмеялся из вежливости. Папа открыл щиток и щелкнул выключателем. Свет снова загорелся. Марджори, должно быть, стояла на верхних ступенях лестницы во двор, прижавшись к дверцам, потому что ее нигде не было видно. Она не спускалась к нам.

Папа позвал:

– Пошли, Мерри. Еда у тебя есть. Не хочу, чтобы ты играла в подвале.

– Хорошо.

Положив свою теплую и немного потную руку мне на спину, папа слегка подтолкнул меня. В сопровождении папы и телевизионщика я вернулась в дом. Они захлопнули за собой дверь в подвал. Я поспешила спрятаться под обеденный стол и начала следить за дверью. У меня была мысль, что лучше бы открыть дверь для Марджори, хотя дверь не была заперта, да и Марджори помощь не требовалась. Мне показалось, что я просто должна это сделать. Но я не двигалась. На последнем крекере с арахисовым маслом я услышала звук медленно открывающейся входной двери, пробивавшийся даже сквозь весь шум и разговоры вокруг меня. До меня долетел шорох, исходящий извне, а потом негромкий топот ее быстрых шагов по лестнице в холле. Мне снова показалось, что у нее больше двух ног.

Позже, когда съемочная группа завершила все приготовления, режиссер Барри и папа отвели меня наверх и показали трансформированную в «исповедальню» террасу. Мы могли и должны были приходить туда и говорить на камеру, когда что-то происходило или если нам хотелось выговориться. На своей первой исповеди я собиралась сказать только одно: «Верните мне нашу террасу», протестующе скрестить руки и хмуро уставиться в камеру. Как вариант я рассматривала и возможность убежать за камеры и сорвать эту гнусную черную ткань с окошка, объяснив это тем, что комната может задохнуться без кислорода и погибнуть.

Но когда я села и нажала кнопку записи, как мне показали, мне вспомнилась встреча с Марджори в подвале и ее слова, что она всех надула, чтобы спасти дом.

Прикидываться, обманывать и притворяться смогла бы и я. Я могла бы помочь спасти дом вместе с сестрой. И я это сделала.

Я поведала камере, что Марджори подкралась ко мне в подвале, вела странные разговоры, как в прошлые разы, что у нее глаза были белые-пребелые, что она грызла землю, что у нее язык извивался как черный червяк, что именно она отключила свет. Камере я сообщила, что Марджори меня пугает и что в ней поселился злой дух.

Мы провели две недели бок о бок со съемочной группой. Наступило утро воскресенья, на которое была намечена премьера шоу. Папа разбудил меня, чтобы попытаться затащить меня в церковь. В наших спальнях камеры не были установлены, поэтому он привел с собой оператора Дженн. Задумка папы с треском провалилась. Уверена, он полагал, что, будучи хорошей дочкой, я не откажу ему и отправлюсь в церковь под пристальным взором Дженн и ее камеры. Я же понимала, что я не только могу отказать ему, но и что у него не будет возможности разозлиться и накричать на меня. Поэтому я сказала свое «нет», добавив, что в церкви противно. Говоря это, я с сонной улыбкой потянулась обнять его за шею. Фраза про то, что церковь противна, должна была быть нашей внутренней шуткой. В детском садике у меня был период, когда я называла так все, что мне не нравилось. Маму эта привычка раздражала, а вот папа был в восторге и все допытывался, что противно, а что нет. Молоко, грязь и самолеты я одобряла. Соленые огурчики, шнурки на ботинках и фиолетовый цвет были записаны в категорию «противного». Шутку с «противной церковью» папа не оценил. Он уклонился от моих объятий со вздохом. «Нельзя так говорить, Мерри. Это неправильно». Он исполнил несколько неуклюжих па вокруг Дженн, пытаясь обойти ее, и выбежал в коридор. Дженн последовала за ним. Мне все же было несколько неудобно перед папой. Я на цыпочках направилась на террасу. Я оттянула уголок темной ткани и подсмотрела, как папа и Дженн уезжают в церковь.