Некоторые чешские критики отмечали характерную для этой пьесы (как и для всей русской классической драматургии) особенность — то, что она дает картину дви­жения общественных идей в России и ставит вопросы о смысле и цели человеческой жизни («Osveta», 1901, с. 6, str. 559—560).

Рецензент газеты «Pravo lidu» (1901, № 111, от 23 апреля), критиковавший пьесу за то, что она якобы не отвечает требованиям современной сцены, на вопрос: «Чем же объяснить, что такое произведение переводится, играется и даже производит силь­ное впечатление?» — отвечает: «Просто тем, что оно обладает чем-то таким, что волнует даже при крупных драматургических недостатках: сильным, прямо-таки стихийным чувством действительности, ее горечи и страданий».

Если взять отзывы о пражской постановке «Дяди Вани» в целом, то нетрудно увидеть, что чешская критика была еще очень далека от верного понимания пьесы. Критика так и не смогла уловить чеховского подтекста, не увидела главного — че­ховской мечты о человеческом счастье, так вдохновенно прозвучавшей в последнем монологе Сони. Тем не менее эти отзывы свидетельствуют о том, что за время, прошед­шее от постановки «Чайки» в театре Шванды, взгляды чешских театральных деятелей на драматургию Чехова приобрели большую глубину. Это видно, например, из при­веденной выше рецензии Иозефа Куффнера, который два с половиной года назад, бу­дучи одним из руководителей пражской драматической труппы, забраковал как несце­ничную и отказался поставить «Чайку», предложенную Б. Прусиком. Процесс постепенного освоения в Чехии драматургии Чехова наблюдается и в последую­щие годы.

В начале 1904 г. в чешской печати появились сообщения о постановке в Москов­ском Художественном театре новой пьесы Чехова «Вишневый сад» и о чествовании писателя на ее премьере («Zvon», 1904, с. 21, str. 295; «Osveta», 1904, с. 4, str. 363), а несколько позднее и об огромном успехе спектакля во время гастролей Художествен­ного театра в Петербурге («Slovansky prehled», г. VI, 1904, с. 8, str. 364—365). Тогда же к Чехову обратился Прусик с просьбой выслать ему экземпляр «Вишневого сада» для перевода. Осенью пьеса уже была переведена и вскоре, по инициативе «Кружка чешских писателей», поставлена на сцене театра Шванды на Смихове (премьера 30 ноября 1904 г.).

Эта постановка была плохо оформлена (были использованы декорации чешской пьесы, шедшей на сцене в тот же вечер), в ней отсутствовал полноценный ансамбль, некоторые роли были сыграны неудачно, что не удивительно, так как среди участни­ков преобладали любители. Все это, видимо, затрудняло правильное восприятие че­ховской пьесы и в известной степени сказалось на отзывах критики. (См., например, рецензию в журнале «Zvon», 1904, с. 15, str. 220.) Однако в целом, несмотря на отме­ченные недостатки, постановка была принята весьма положительно как публикой, так и критикой.

«Это так великолепно,— писал рецензент газеты «Narodm listy»,— так овеяно духом подлинно чеховского изображения жизни, ее радости и печали, юмора и мелан­холии, изображения неизменно поэтического и неизменно правдивого! Сущий король Мидас — этот Антон Павлович! До чего он ни коснется вокруг себя, все превращает он своим волшебством в золото поэзии! Действующие лица — сплошь оригинальные типы. Чисто русские и вместе с тем общечеловеческие!» (1904, № 333, от 2 декабря).

В январе 1905 г. «Вишневый сад» успешно шел и на сцене Национального театра в г. Брно. Критика отмечала эстетическое и воспитательное значение чеховской пьесы, как и пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь», поставленной театром в том же месяце. «На опыте этих двух пьес,— писал рецензент журнала «Hlidka» (1905, с. 3, str. 259) Станислав Фиала,— театральная дирекция могла убедиться, что и нашу публику мож­но было бы воспитать в более высоких воззрениях на драматическую литературу и что нет нужды преподносить ей одни лишь пьесы авантюрного содержания».

Касаясь вопроса о новаторстве Чехова и отличительных особенностях его дра­матургии, Фиала писал: «А. П. Чехов в своих драмах впервые ввел новые приемы и культивировал новый, непривычный художественный метод, последовательно прове­денный в „Вишневом саде".Отказавшись от „героев и героинь", он дает течение жизни, как она есть, не стараясь выдумывать для пущего драматизма всякие волнующие сцены и эффекты; каждый у него переживает свою житейскую драму по-своему, „жизнь каждого человека для него драма". И кусок жизни, вырезанный из панорамы челове­ческих судеб, предстает перед нами в своей психологической тонкости, со своим гру­стным юмором и бесконечным сочувствием к физическим и духовным страданиям русского человека, которого он умеет, обрисовать такими выразительными штрихами...»

Однако идейное содержание «Вишневого сада» чешская критика в целом оценивала приблизительно в том же духе, что и русская печать того времени. Здесь мы находим и указание на тему разорения, умирания дворянского гнезда («Osveta», 1904, с. 4, str. 363), и стремление зачислить Чехова в разряд идеологов буржуазии — он якобы воплотил свои чаяния в образе Лопахина — будущего хозяина новой России («Di- vadlo», 1905, с. 14, str. 296; с. 15, str. 318), и иронические насмешки над студентом Трофимовым, образ которого является будто бы сатирой на нравственную немощь русской молодежи, и т. д. и т. п.

Против искажения смысла пьесы выступил в журнале «Rozhledy» (1904, с . 10, str. 302—303) критик К. Кольман. Стремясь помочь чешским читателям разобраться в пьесе, понять ее главных героев, Кольман широко цитирует и излагает статью А. В: Амфитеатрова, опубликованную в «С.-Петербургских ведомостях» (1904, № 191, от 15 июля), в которой последний резко обрушился на критиков, высмеивав­ших свежие, искренние речи Пети Трофимова и энтузиазм Ани, их мечты о новой жизни 1В.

К теме «Вишневого сада» К. Кольман вернулся в другой статье, напечатанной в газете «Hlas Naroda», от 4 декабря 1904 г.: «В этой пьесе (...) драматург так остро ха­рактеризует среду и так верно рисует образы, что глубокое содержание волнует даже там, где, исходя из наших обычных представлений, драматургическая нить рвется или дробится; вернее, пьеса становится драматичной по-иному (... Опасения, что лишь надуманный театральный эффект дойдет до публики, исчезают под впечатлением этой драмы, для которой самые прекрасные эффекты — это простые фразы, органически связанные с образами и средой. Любовь Андреевну, ее дочерей Варю и Аню, ее брата, Петю Трофимова, бывшего домашним учителем ее сына Гриши,— всех их вытесняет из фамильного имения приобретатель Лопахин, помещик, вышедший из мужиков; в этом обстоятельстве кроется глубокий, очень тонко выраженный писателем смысл общественного положения русских помещиков, на которых писатель здесь наводит зеркало, нисколько не поддаваясь влиянию волнующих картин, в которых изображали русскую деревню, в частности помещиков, пионеры и пророки благородного реализма. Но даже это простое действие