***

Давид. Так его звали.

Имя его отзывалось звоном колоколов – как она когда-то мечтала, наверное, когда еще умела мечтать о простом, девчоночьем, когда верила всем в детстве прочитанным книгам, от которых отреклась после смерти отца. Имя его звучало белым. Имя его было – полет белых голубей, синева неба, убеленная облаками, белое платье в пол. Ей было едва за двадцать, она еще никогда ни в кого по-настоящему сильно не влюблялась, но была уверена, что этот момент вот-вот настанет. А пока она занималась собой, своим будущим, снималась в своем первом фильме, тряслась, что не справится, а Илья не помогал.

Когда она его спросила, как ей себя вести, он рассмеялся, уточнил, читала ли она сценарий.

– Выучила, – обескуражено ответила она, не упоминая, что учить ей, в общем-то, и не было нужно. Ее уникальная память позволяла всего пару раз прочитать текст, чтобы запомнить его от слова до слова.

– Зря, – отрезал он. – Забудь все, что помнишь. – И смилостивившись, объяснил. – Путай текст, забывай слова. Но смотрись в кадре хорошо. Идеально, если сможешь что-нибудь импровизировать. Нам нужно, чтобы с тобой было сделано много лишнего материала.

Он ничего не объяснил, а она боялась, что поняла его неправильно, и что, поступая, как он хочет, она все испортит, и ее выгонят, что он просто издевается над ней… Но стоило ей попасть на площадку, и страхов стало в тысячи раз больше. Ее ждал партнер – молодой, белозубый, потрясший ее какой-то невыносимой, античной красотой. От него словно исходило сияние, так добродушно, так открыто и светло он улыбался ей, обещая, что все будет хорошо и у нее все получится, еще до того, как назвать свое имя.

А потом все же представился – и имя его было Давид.

Она испортила первую сцену, забыв, что вообще должна что-то говорить, просто глядя в его большие прозрачно-голубые глаза. Она испортила второй дубль, невовремя рассмеявшись тому, как он слегка пощекотал ей запястье, беря за руку. Она была смущена, но смущение шло ей в то время, как шло платье героини, как шли бессмысленно мелодраматичные реплики. Она расслабилась, она поняла, что никто не собирается над ней издеваться, и уже не тратила время зря, путала текст, шутила, меняла мизансцены, следя за тем, как падает свет, как она двигается, что именно фиксирует камера. В тот день они не сняли ничего толкового, но не было почти ни одного кадра, где она получилась бы плохо. Арфов одобрительно подмигивал ей из-за плеча измученного режиссера, а новый знакомый как будто был в восторге от ее выходок и сам все время провоцировал какую-нибудь шутку. За чашкой кофе в кафе, куда он пригласил ее после съемок, он признался, что устал от этого фильма. Что они снимают уже месяц, и не проходит и дня, чтобы сценарий не поменяли, ту или иную сцену не зарезали, превращая всю проделанную работу в ничто. Приходилось начинать все сначала, и все такие издерганные, такие злые, а она – Ада Фрейн, кстати, хорошее имя для актрисы – такая веселая, что ему сегодня даже удалось получить удовольствие от набившего оскомину персонажа.

Ада начинала понимать, и все сбылось, как задумал Арфов, сценарий меняли и меняли, и ее маленькая роль все росла и росла, пока не заслонила своим значением все остальные. И материал, отснятый с ней в эти первые дни, послужил ей лучшим портфолио, и кое-что даже пошло в работу, и Давида сменил более именитый актер, но было поздно, Аде уже не был нужен никто другой.

Она так никогда и не смогла понять, что так тянуло ее к нему, его красота или его обаяние. Но невозможно было представить Давида иным, без его широкой улыбки, без искрящихся смехом глаз, без мягкого юмора, без этой атмосферы светлого праздника, которую он вносил всюду, где бы ни появлялся. В него были влюблены, казалось, все, кто с ним встречался, и она решила, что влюбилась, просто, беззастенчиво, впервые в жизни, а он всегда был рядом, и не понять – этот теплый свет, исходивший от него, был ли он дружеским участием или более интимным, более нежным чувством? Но тогда она тоже не ломала себе голову над этим, ей просто было хорошо рядом с ним, волшебно, словно принц из сказки, в которые она верила, подошел и взял ее за руку, просто и открыто, предлагая ей быть его принцессой. Он так и называл ее, «принцесса», и никому в голову не приходило, как много издевки было в сахарном прозвище, которое он ей дал.

Ада решила, что нашла человека, с которым проведет всю свою жизнь. Он так идеально вписывался в ее представления о том, каким должен быть ее спутник, что порой сложно было поверить, что он существует в реальности, а не только в ее мечтах. Она верила ему всеми силами своей романтичной юной души, верила даже больше, чем любила, как ей казалось теперь, и он затрагивал все ее чувства разом – и гордость, и оптимизм, и романтичность, и неуверенность в себе. Его трогательное поклонение ее расцветающей красоте внушало ей, что она особенная. Нет, они вместе – особенные. И пусть он лгал, – но зато как лгал! волшебно, витьевато, шутливо – она никогда не могла узнать наверняка, есть у него кто-то или нет. Он всегда провожал ее домой, в общежитие, трогательно, по-братски целовал в щечку, уходил в темноту, спиной вперед якобы для того, чтобы дольше видеть ее спину и то, как она поднимается по лестнице, следить за ее силуэтом в окне, но куда он уходил? С кем проводил эти ночи? Кого целовал по утрам? Она не знала и не могла придумать, как узнать, разве что спросить напрямую, но он отшучивался в ответ на ее вопросы, переводил разговор на другую тему, и был так предупредителен и добр, что она, в конце концов, перестала спрашивать.

Съемки шли своим чередом и в итоге, ко всеобщему удивлению, у них даже получился более-менее связный фильм. В нем, правда, было несколько несостыковок, но они искупались юностью и искренностью актеров, патриотическим содержанием и обилием сцен, балансировавших на грани эротики. По сюжету, который в итоге слепили сценаристы, главная героиня, Джулия против воли становится женой омерзительного человека, который думает только о том, как ему обмануть жену, убить их ребенка и устроить теракт. Он оказывается не то евреем (в то время шла активная антисемитская пропаганда), не то умалишенным, не то предателем Родины, не то иностранцем, не то исламским фундаменталистом. В зависимости от господствовавшего направления его роль можно было трактовать как угодно, что относилось к гениальных находкам ленты. Джулия же, не любя и страдая, постепенно разбирается в характере мужа и радостно сдает его властям, предотвратив убийство многих невинных. Такой сюжет не оставлял места эротике – ведь не могла же благонамеренная гражданка страны спать с таким монстром, даже если она не знала о том, что он монстр и вообще-то был связан с ней узами брака. Кроме того утверждалось, что муж ее законченный импотент, а появление у них общего ребенка не объяснялось никак. Ребенок исчезал в первые же полчаса фильма, и главный негодяй вскользь упоминал, что убил его собственными руками, чем усиливала законное отвращение к персонажу – и подспудно внушал мысль о том, что для иностранцев (евреев, гомосексуалистов, иностранцев, мусульман – выбрать нужное) такие поступки в порядке вещей.

Для нужд проката необходимо было появление положительного мужского персонажа и вторым гениальным ходом стало приглашение в фильм с никому не известной дебютанткой целого ряда ведущих актеров, отличавшихся прекрасной внешностью и положительным амплуа. Изначально фильм планировался как мощный боевик, где ей была отведена короткая и незамысловатая роль несчастной жертвы террориста, чей возлюбленный, которого играл Давид, решает мстить. Но эта идея была признана скучной, и вот уже целая плеяда красавцев начинала ухаживать за Джулией. С ними – надежными партийными деятелями, мудрыми школьными учителями, врачами, военными, полицейскими она спать могла совершенно безнаказанно – и фильм пестрил полуобнаженной натурой, восхищая зрителей обоего пола. Женщины плакали, глядя на судьбу несчастной Джулии – всех ее возлюбленных одного за другим коварный супруг сводил в могилу непонятными, но изощренными способами, оправдавшими использование спецэффектов, таким образом, расчищал место для следующего красавца. Мужчины мелодраматическую линию игнорировали, но высоко оценили эротизм картины и привлекательность актрисы. В конце концов, зло было повержено, а прекрасная героиня не вышла замуж – занялась общественно полезной деятельностью и отдала свое сердце Партии, а не мужчине.