Кто-то тронул ее за локоть и она, обернувшись, увидела счастливого жениха. Тот серьезно смотрел на нее своими бледно-голубыми глазами решительного человека. Когда он вот так собирался, от его очарования не оставалось ни следа. Он казался очень жестким, он казался совершенно не околдованным своей невестой, стоящей в другом углу комнаты и обворожительно улыбавшейся гостям.

– Скучаете?

– Наоборот, я в восторге, в полном восторге. Он так невыносим, что я даже боюсь его не вынести. Я бы, кажется, сейчас могла бы расцарапать кому-нибудь лицо или взорваться от счастья, – сообщила она, чувствуя, что ее словоохотливость – результат воздействия вина.

– Постарайтесь сдержаться, здесь слишком много нужных вам людей, – хохотнув, сообщил он, глядя на нее с интересом. Она почти слышала, как в его мозгу происходит какой-то процесс. Решение, должно быть, он уже принял, естественно принял, и сейчас подводил баланс. Наверняка просто проверяет, что она такое и кто она такая, что он теряет, ставя на роль Майю, и Аде сделалось невыносимо душно.

– Постараюсь, – сухо кивнула она, порываясь уйти. Глупая идея была приходить на эту свадьбу. Разве мало Майе ее торжества, разве нужно еще проходить через это унижение?

– Не пейте больше, и у вас это получится куда легче, – посоветовал он. – Тем более, что утром вам нужно будет хорошо выглядеть. Да, кстати, завтра в офисе в девять, не опаздывайте. Будем обсуждать поправки в сценарий «Ангела», с учетом ваших особенностей. Он пока не готов полностью, но кое-какие ваши сцены решено начать снимать со следующего понедельника.

Он отошел. Обескураженная, Ада стояла столбом, сжимая в руке бокал с вином. Кажется, у нее даже приоткрылся рот, отвисла челюсть, как называла это ее мама, всегда шлепая ее по подбородку в таких случаях. Не могла поверить – неужели он отказывает своей молодой жене ради нее? Как, когда, почему?

И только спустя годы, во время какой-то пьяной вечеринки, после скандала с женой, Илья признался ей, как, почему и когда.

– Ада, ты у меня редкая дурочка. Ну, неужели я мог бы позволить своей жене играть в этом фильме, разгуливать в одном белье, обниматься со всеми этими красавцами на камеру? Моей молодой жене, которую во мне интересовала только возможность сделать карьеру и мой кошелек? Чтобы она начала мне изменять сразу же? Чтобы ее выходки погубили мою карьеру – а ей только сделали имя? Чтобы она стала той, кем стала ты? Не смеши меня.

Только спустя годы она поняла. Арфов не спал со своими актрисами и жениться на актрисе тоже не собирался. В тот момент, когда Майя затащила его в постель, она перестала быть для него проектом. На ее карьере был поставлен крест, а сама Ада взлетела вверх, как воздушный шарик, подхваченный ветром.

И сейчас она смотрела на него, на своего агента-хранителя, на его жену из-за кромки бокала с белым вином, смотрела и думала, кто же в итоге выиграл от их с Майей войны, кто победил? Ведь не было в жизни Ады ни одного дня, когда она не спросила бы себя – а может, лучше вот так, семья, муж, который любит, который умен, успешен, могли бы быть дети даже, и никакой тяжелой работы притворщицы, никаких душевных бурь, но все такие же дорогие шляпки, такие же яркие наряды? Ей ведь теперь тоже это грозило, хотя Дима никогда не настаивал на том, чтобы она отказалась от своей карьеры. Но может начать настаивать, кто знает, что скрывает его запертая черепная коробка, о чем он думает, чего хочет. Ведь не может человек состоять только из самодовольства.

Не отрывая взгляда от Арфова, шутя в ответ на какую-то несмешную шутку режиссера, она переплела свои пальцы с пальцами Димы, подумала – здесь могло бы быть обручальное кольцо. А Майя смотрела просто, зло, словно говорила – «зато у тебя есть, зачем жить, за что бороться, а у меня ничего, кроме этого мерзкого скромного женского счастья, в котором насильно запер меня муж. И твое лицо с каждого плаката напоминает о том, что я проиграла».

***

А потом Ада подняла взгляд за плечо сидевшей напротив соперницы и увидела его. Улыбка застряла на губах, и сердце пропустило удар, а потом затрепетало где-то в горле, и кровь прилила к щекам, и она с силой сжала руку Димы, так что он слегка удивленно посмотрел на нее, но это уже не имело никакого значения.

Он сидел там, совсем недалеко, вполоборота, не смотрел в их сторону, но она вдруг ощутила – видит. Он выглядел почти так же как вчера – это было только вчера, а кажется, прошло уже невероятно много лет с того момента, как их взгляды встретились там, на балконе, в ее голове прошло уже много лет, она уже навоображала себе о нем столько, что хватило бы на долгую совместную жизнь. И вот он, совсем рядом, из плоти и крови, вот что-то сказал своему собеседнику, вот поднял стоявший перед ним стакан с водой, сделал глоток, она видела так хорошо, так четко, как заходило его горло. Он усмехнулся, оттянулись мышцы, блеснули зубы, неприятная, фальшивая усмешка, она-то знала в них толк, поправил полу пиджака, что-то ответил.

– Ада, что такое? Тебе нехорошо?

Она не слушала, она смотрела только на него – вот поднялся, простым движением, чуть повернул голову, свет и тень мазанули по его щеке, и она вдруг поймала его взгляд.

– Да, что-то я не очень…

Уже отвернулся, неужели уходит, подумала, но как же так, нет, никаких рукопожатий, а ведь он бы попрощался, и его собеседник еще и не думал подниматься, вероятно, он еще побудет здесь, может быть, полчаса, час, и она будет вот так же смотреть, но…

– Не очень хорошо себя чувствую.

– Может быть, поедем домой? – Дима пытался заглянуть в глаза, эта его отвратительная привычка все контролировать, ощупывать пульс, мерить давление, врываться в ее святая святых, под кожу, будто в душу влезает. Покачала головой, стараясь следить взглядом, порывисто поднялась.

– Нет, нет, я сейчас…

И выпущенным из пращи Давида камнем полетела, не разбирая дороги, не понимая цели, туда, в маленький коридор, ведущий в дамскую комнату, куда и он отправился, и какая же глупость, только подростки так делают, что еще за блажь – подкарауливать возле туалета, но ей было все равно. Ей уже давно не к лицу быть смешной, но она не хотела об этом думать. Главное, коридорчик, ведущий к туалетам, прикрыт занавеской, а за ней – дверь, и их не видно будет из общего зала, главное, она сможет шепнуть ему что-то, нет, даже не шепнуть, а просто пройти рядом, может быть, коснуться плечом ткани его пиджака, вдохнуть его запах, ощутить себя снова не в клетке, но в безопасности. Занавеска качнулась, она замерла в пустоте коридора, но вот он вышел из-за угла, с сигаретой в руке и какой-то странной, ровной улыбкой на губах, улыбкой, не затрагивавшей его глаз.

– Здравствуйте, – он собирался пройти мимо – ровно, холодно.

– Я хотела поблагодарить вас, – голос прозвучал хрипло, и она почувствовала, что говорит не то, не о том, ведь у них всего пара мгновений, и нет времени даже понять, чего она сама-то ждала от этой встречи.

– Это мой долг, – равнодушно ответил он, а потом добавил как-то отстраненно и одновременно испытующе глядя на нее. – Вас, я слышал, можно поздравить?