Между прочим, несколько ранее мы употребили слово «мангал», поясним его значение. Топить плиту или печку в доме при краснодарской жаре летом было невозможно. Многие строили летние кухни: складывали плиту на дворе и готовили пищу на ней. Она требовала много дров или другого топлива, которое выгоднее было сберечь на зиму. Керосинки или примусы у людей имелись, но зато не было керосина. Электрических плит вообще не существовало, и находчивые бедняки придумали «мангал», который был и у Алёшкиных. Бралось обыкновенное старое, изношенное оцинкованное ведро, выкладывалось изнутри обломками кирпича, склеенных глиной так, что в середине оставалось отверстие глубиной 15–20 см и шириной немногим более 10. В него накладывались щепочки и древесный уголь, который всегда продавался на базаре. Щепки поджигались, и когда уголь раскалялся, можно было на этой «печке» варить и жарить любое блюдо. Ставился «мангал» обычно на улице около дверей. В Армавире, да и в Краснодаре подобные приспособления можно было увидеть даже на тротуарах многих улиц.

Незаметно солнце опустилось за горизонт, наступил вечер, вернее, ночь. Алёшкины всё ещё не могли привыкнуть к этому быстрому переходу дня в ночь. В тех местах, где они жили до сих пор, после захода солнца сравнительно долго держался промежуточный период, который принято называть сумерками. Здесь, на юге, в Краснодаре, этого не было. Следом за спрятавшимся солнцем наступала полная темнота, поэтому почти всегда ночь заставала Бориса и Катю врасплох. Так было и в этот день. Ночь подкралась так неожиданно, нужно было ещё столько сделать, что Катя, едва успев поздороваться с поднявшейся свекровью, немедленно принялась за хозяйственные дела. Борис помогал ей. Анна Николаевна и Женя сели на скамеечке у крыльца и стали о чём-то тихо переговариваться. Катя выкупала перемазанных шелковицей младших (Майя не столько ела, сколько пачкала себя раздавленными ягодами), затем наскоро приготовила ужин, покормила дочек и уложила их спать. Было, наверно, около 10 часов вечера, когда молодые хозяева освободились и, выйдя на крыльцо, присоединились к гостям. Некоторое время все молчали, затем Анна Николаевна сказала:

— Ну, наверно, ребятишки уже уснули. Пойдёмте в комнату, я вам расскажу всё про нас. На улице разговаривать неудобно.

Они зашли в большую комнату. Девочек уложили в маленькой комнатке, так называемой спальне. В ней едва помещалась кровать Бориса и Кати и маленькая колыбелька Майи. Сегодня в эту же комнатушку втиснули и кроватку Нины, на которую уложили Элу. Нину переложили на большую кровать, она должна была спать с родителями. Жене постелили на полу в большой комнате около Бориного стола, Анне Николаевне собрали постель на кровати большой Нины. Спальня от большой комнаты отделялась дверным проёмом, который завешивался старой шалью. Катя приподняла шаль, заглянула в комнатушку и убедилась, что все дети крепко спят. После этого она присоединилась к остальным, сидевшим вокруг небольшого стола посредине комнаты, который, хотя и назывался обеденным, но фактически служил для занятий Элы.

Анна Николаевна помолчала несколько минут, затем, как бы собравшись с мыслями, начала свой рассказ.

— Вы знаете, что папа умер в артёмовской больнице в 1935 году. Я до сих пор так и не могу выяснить истинной причины его смерти. Ему пришлось многое перенести. Он был несколько раз тяжело ранен во время Германской войны, затем в Харбине переболел тяжёлым желудочным заболеванием, это повторялось во Владивостоке в 1924 году. А его последняя болезнь наступила так неожиданно, что я просто ума не приложу, отчего она приключилась и почему так быстро привела к печальному концу. Я думаю, что тут был какой-то недосмотр врачей, но ведь теперь этого всё равно не узнаешь. Люся ещё в Кролевце, где она учительствовала после окончания средней школы, вышла замуж и в 1932 году вместе с мужем выехала на строительство в Среднюю Азию, куда-то к Ташкенту. Там, судя по её письмам, до 1937 года она жила вполне счастливо. У неё родилось двое детей — мальчик и девочка. Муж её, коммунист, по образованию техник-строитель, занимал какую-то ответственную должность, Люся работала в школе. Материально они были хорошо обеспечены. Старший сын Олег, родившийся в 1936 году, также как и дочка Аня, родившаяся в начале 1937 года, находились в яслях. В середине 1937 года на стройке начала работать какая-то комиссия, возглавляемая работниками НКВД. Кое-кого из руководящего состава неожиданно арестовали. Муж Люси очень тяжело переживал эти аресты и однажды, когда Люся возвращалась из школы, чтобы немного отдохнуть, а затем сходить в ясли за ребятами, она увидела, что на лестнице и в коридоре около их квартиры толпятся соседи и совсем незнакомые люди. Дверь была открыта. Когда она, встревоженная, вошла в прихожую, то увидела, что на полу в луже крови лежит её муж, а в комнате у стола сидят работники НКВД и что-то пишут. Ей стало дурно, и если бы её не поддержал вошедший за нею сосед, она бы упала рядом с мужем. Люсю провели в кухню, усадили на стул, дали воды, а затем один из работников НКВД принёс ей какую-то бумагу, попросил её подписать и сказал: «Мы очень сожалеем о случившемся. Ваш муж покончил с собой, причины мы не знаем. Ни в чём предосудительном он не подозревался и не обвинялся. Возможно, что на него так подействовали аресты его сослуживцев. На всякий случай мы произвели обыск в доме, но ничего не нашли. Его пистолет мы изъяли. Об обыске составили акт, который вы только что подписали. Труп сейчас заберут, нужно произвести вскрытие. Успокойтесь. Продолжайте работать в школе». Через два дня мужа Люси похоронили, она осталась вдовой. Вот так об этом событии она написала нам. Вы, конечно понимаете, как это было тяжело. Люся обещала к началу этого года приехать к нам, и мы ждали, что, приехав, она расскажет об этом трагическом событии более подробно, поэтому пока вам ничего и не писали.

Анна Николаевна остановилась, глубоко вздохнула, отпила небольшой глоток чая, который ещё до этого Катя принесла и разлила всем по кружкам, поставив одновременно глубокую тарелку с пенками и такую же, наполненную ломтиками белого хлеба.

Затем Анна Николаевна продолжала:

— Это огромное несчастье, но мы не предполагали, что в очень скором времени нас ждёт ещё большее горе. Наш Борис после смерти папы, как вы знаете, переехал в Новонежино. Сначала он работал просто преподавателем физики, а с 1936–1937 учебного года его назначили завучем школы. Хотя он был ещё очень молод, но, как это отмечали все, хорошо справлялся со своими