— Возьмём?

Катя улыбнулась, махнула рукой:

— Возьмём!

Они вышли из магазина, продолжая звать собаку за собой. Бульдог вышел, но, к их удивлению, побежал не за ними, а впереди их, прямо по направлению к дому, как будто бы он заранее знал к нему дорогу. Так и поселился ещё один житель в квартире Алёшкиных. Теперь Катя не боялась по вечерам возвращаться домой через окраины города, её сопровождал надёжный сторож. Он не подпускал к ней никого из посторонних не только на улице, но даже и в машинном бюро.

В 1938 году произошла территориально-административная реорганизация, и Северо-Кавказский край разделился на три части: Краснодарский край, Ставропольский край и Ростовскую область. Этим летом в Краснодарском крае был большой урожай бахчевых культур. Семья Алёшкиных ела арбузы и дыни в огромном количестве. Почти через день Борис приносил домой целый мешок огромных арбузов, дыни часто приносила Катя из своего «Круглика», и они все вместе за один раз съедали 2–3 арбуза и несколько дынь. Особенно любила арбузы Нина. Обычно она забиралась на стол и, сидя около блюда с ломтями ярко красного сахаристого арбуза, поедала кусок за куском. Это арбузное пиршество проходило всегда со смехом, шутками и весельем.

Семья Алёшкиных жила теперь опять спокойно и счастливо. С Ниной-большой велась регулярная переписка, также регулярно получали от неё переводы. Изредка приходили письма от дяди Мити. Беспокоило то, что давно не было писем с Дальнего Востока от семьи отца. Собственно, после известия о его смерти, полученного в начале 1936 года, Борис писем от своей мачехи, братьев и сестры не получал. Он знал, что Людмила живёт где-то в Средней Азии, а Борис и Женя — вместе с матерью в Новонежине. Боря-младший учительствует в новонежинской школе, Женя учится в восьмом или девятом классе. Другой информации о них у него не было. Да, откровенно говоря, поглощённый учёбой, семейными делами, он не особенно интересовался жизнью своих кровных братьев, сестры и мачехи.

Глава девятая

Однажды, неожиданно для Бориса, да и для всей его семьи, в начале августа 1938 года во двор, как раз в то время, когда он у крыльца своего дома заканчивал варить борщ на «мангале», а все остальные отсутствовали: Катя — на работе, Эла — в городском пионерском лагере, Нина — в детсаду, а Майя — в яслях, открылась калитка, и в ней показались Анна Николаевна Алёшкина и Женя. Если маму, хотя и очень изменившуюся, похудевшую и заметно постаревшую, Борис узнал сразу, то брата он узнать не мог: за те семь лет, что они не виделись, Женя из худенького белобрысого подростка превратился в высокого стройного юношу. Увидев вошедших, с некоторым недоумением оглядывавшихся вокруг, Борис вскочил, сбросил фартук, которым был подпоясан, и подбежал к ним:

— Мама, Женя! Вот так сюрприз! Как же вы нас разыскали? Почему не телеграфировали? — забросал он их вопросами, одновременно обнимая и целуя маму, которая едва доходила ему до плеча, и брата, бывшего почти на полголовы выше его. — Вы только вдвоём? А где Люся? Боря? — опять задал он вопросы, не дожидаясь ответа на предыдущие.

Они так и не успели ничего ответить, как он опомнился и, оборвав себя на полуслове, сказал:

— Ой, да что же это я! Пойдёмте скорее в дом, разденетесь, умоетесь, и за стол сядем. Вон у меня уже борщ почти готов, и котлеты ещё вчерашние есть, и дыни вчера Катя принесла. Сядем, поедим, а там и ребята мои придут. Внуков своих, мама, увидишь.

Он проводил своих всё ещё молчавших гостей в комнату, показал, где умывальник, и пока они снимали верхнюю одежду и приводили себя в порядок, стал собирать на стол. Алёшкины всегда обедали в кухне, за стареньким кухонным столиком, накрытым недавно купленной клеёнкой.

Собрав приборы, поставив соль и нарезав хлеб, Борис принёс кастрюлю с борщом и начал наливать его в тарелки. Анна Николаевна и Женя всё ещё молча сели на стоявшие около столика табуретки, и только тут Борис обратил внимание на их странное поведение. Он спросил:

— Да что с вами? Что вы как в воду опущенные? Всё о папе грустите? — и тут, наконец, Анна Николаевна открыла рот.

— Эх, Борис, то уже перегорело… Было и ещё горе, а уж то, что произошло несколько месяцев назад, я и не знаю, как назвать, — её глаза наполнились слезами, и, так и не донеся первую ложку борща, она опустила её в тарелку и, достав платок, начала вытирать обильно покатившиеся по щекам слёзы.

Женя ласково погладил мать по руке и, обращаясь к Борису, сказал:

— Подожди, Бобли. Мама успокоится, покушает, и мы всё-всё тебе расскажем, за этим ведь и приехали… Мама, перестань. Кушай, всё ещё хорошо будет.

Борис был очень удивлён слезами мамы. Сколько он её помнил, он никогда не видел её плачущей. Он тоже хотел произнести какие-нибудь успокаивающие слова, как вдруг входная дверь распахнулась, и в кухоньку, сообщавшуюся с сенями никогда не закрывавшейся дверью, с криком вбежали две девочки: Эле было уже около 10 лет, а Нине три года.

— Папа, — кричала младшая, — скажи Элке, чтобы она мне шелковицы нарвала, а то она не хочет!

Старшая, видно, приготовившись ответить сестре, запнулась на полуслове, заметив посторонних.

— Да ладно, нарву! Ой, папа, у нас гости? Кто это? — спросила она вполголоса у подошедшего отца.

Нина, вбежав на кухню, так растерянно остановилась, что Анна Николаевна и Женя невольно улыбнулись. Заметив эту улыбку, Нина сорвалась с места и мгновенно скрылась в комнате. Борис, между тем, взял за руку Элу и подвёл её к столу.

— Вот, мама, моя старшая, Эла, которую ты из роддома во Владивостоке привезла. Это твоя бабушка, — обратился он к дочке, — а это твой дядя, дядя Женя.

Эла смущённо подошла к столу. Анна Николаевна встала, поцеловала внучку и, видимо, немного оправившись, спросила:

— А что же младшая убежала? Она нас боится?

— Да нет, бабушка, не боится, она у нас с норовом, — ответила Эла, — сейчас я её приведу.

— Да она, мама, уже и не младшая, — усмехаясь, сказал Борис, — она средняя. Младшую нашу, Майю, Катя принесёт, когда с работы придёт. Да вы ешьте, ешьте, а то борщ остынет, потом обо всём поговорим. Я пойду котлеты разогрею, а ты, Эла, угощай гостей, да и Нину-то приведи, познакомь её. Сами-то есть хотите?

— Нет, мы потом, — ответила Эла, ведя за руку слегка упиравшуюся сестру. — Нинка,